14 встреч с русской лирической поэзией

Перестукиванье, перемигиванье, пересвёркиванье, пересмеиванье, перетрагиванье – таковы отглагольные существительные, на которых держится смысловой каркас стихотворения Цветаевой, в связи с чем нельзя не выделить приставку пере, входящую в морфемный состав всех пяти слов и фиксирующую каждый раз ситуацию взаимодействия, пересечения в одной пространственной точке разных линий, разных сознаний. Причём на первый взгляд может показаться, что в стихотворении отсутствует подлинная динамика, так как одна и та же ситуация, если иметь в виду её сущностный смысл и игнорировать детали, нюансы, воспроизводится в разных образных регистрах.

Но на самом деле здесь всё сложнее. Во-первых, в заключительной части стихотворения звучат слова самой Музы, успокаивающей лирическую героиню: «Не крушись! Расковывает / Смерть – узы мои! До скорого ведь?», а завершается произведение словосочетанием «последнее перетрагиванье» – и создаётся ощущение, что вопрос, обращённый к богине, больше невозможен. Зачем его задавать, если близкая смерть Музы неминуема?

Очень печальное стихотворение, так как читателю понятно, что Муза символизирует поэтическое творчество, вдохновение лирической героини, которая находится в кризисной ситуации. Этот постоянно повторяющийся вопрос выражает неослабевающее психологическое напряжение, душевную боль. Драматизм – эмоциональная тональность стихотворения!

Озорница

Перенесёмся в 1969 год, включим магнитофон и услышим хриплый голос В.С. Высоцкого:

Я щас взорвусь, как триста тонн тротила, —
Во мне заряд нетворческого зла:
Меня сегодня Муза посетила, —
Немного посидела и ушла!

Это произведение называется так: «Посещение Музы, или Песенка плагиатора».

Какие-то пошлые намёки толпы, которые как бы моделирует герой песни:

Представьте: Муза … ночью … у мужчины! —
Бог весть что люди скажут про неё.

А далее строки, ни в коей мере не компрометирующие богиню и, главное, самого героя, своеобразная индульгенция:

Ведь эта Муза – люди подтвердят! —
Засиживалась сутками у Блока,
У Пушкина жила не выходя!

Но спокойствия нет: герой мечется, он «весь нетерпенье». Ещё бы!

Она ушла, – исчезло вдохновенье
И – три рубля: должно быть, на такси.

Она ещё и бессовестная воровка? В конце концов герой успокаивается и прощает Музу. В том, что она так быстро его покинула, он видит собственную вину: «Я, видно, её плохо угостил». Как поступает плагиатор, оказавшийся в такой печальной ситуации? «С соседями я допил, сволочами, / Для Музы предназначенный коньяк». Не пропадать же святому?!

Из последних строф (или куплетов?) становится ясно, что этот забавный случай – примета автобиографического прошлого героя: «Ушли года, как люди в чёрном списке, – / Всё в прошлом, я зеваю от тоски». Кстати, сравнение годов с людьми в чёрном списке создаёт печальный исторический фон, возникающий как бы между прочим: пролетели кинокадры – и до свидания! И всё же эта «царапина» остаётся в сознании.

И наконец звучит финал:

Вот две строки – я гений, прочь сомненья,
даёшь восторги, лавры и цветы:
«Я помню это чудное мгновенье,
Когда передо мной явилась ты»!

Блестящий финал! Мало того, что воспроизводятся пушкинские строки, но они ещё и искажаются, так как в них вошли два лишних слова это и когда. Вот результат посещения Музой героя песни, названного плагиатором!

Игровое начало определяет абсолютно всё в этом шутливом произведении. Такое лёгкое, истинно свободное, чуть ли не моцартианское обращение с мифологическим образом не может не восхищать современного читателя и слушателя.

Муза, не чуждая современных средств связи

Образ Музы встречается и в лирических произведениях А.С. Кушнера. Так, в замечательное стихотворение «Прощай, любовь!..» (из сборника «Прямая речь», 1975) входит единственная строка о богине поэзии, вдохновения (ниже она выделена курсивом). Но какая!

Сорваться в крик?
Сорваться в крик, в тоске забиться?
Я не привык.
И муза громких слов стыдится.
В окне какой-то писк возник.

В момент прощания с любовью поэт вспоминает о музе. Ассоциация. Не более того. Но впечатляет!

А в стихотворении «В полуплаще, одна из аонид…» (из сборника «Таврический сад», 1984) образ Музы занимает главное место.