16 лѣтъ въ Сибири

Его сопроцессника, упомянутаго мною выше доктора Веймара — я уже не засталъ въ живыхъ, — онъ умеръ въ вольной командѣ за нѣсколько дней до моего прихода на Кару. Какъ извѣстно, онъ принималъ самое дѣятельное участіе въ освобожденіи Крапоткина и вообще оказывалъ революціонерамъ разнообразную помощь, нисколько не останавливаясь передъ угрожавшей ему опасностью. Человѣкъ совсѣмъ другой среды, большею частью вращавшійся въ высшемъ столичномъ обществѣ и лично извѣстный Маріи Ѳедоровнѣ въ качествѣ выдающагося врача, участвовавшаго въ турецкой кампаніи 1878 г., — Веймаръ сочувствовалъ революціонералъ и всегда готовъ былъ на самое смѣлое, отважное предпріятіе. Когда эта роль его была открыта, онъ былъ арестованъ и привлеченъ къ суду, который приговорилъ его къ десяти годамъ каторжныхъ работъ. По общему отзыву всѣхъ заключенныхъ на Карѣ, Веймаръ былъ замѣчательнымъ товарищемъ и выдающимся врачемъ; какъ я уже выше упоминалъ, слава о немъ распространилась далеко за предѣлы Карійскаго района. За оказываемую имъ окрестнымъ жителямъ медицинскую помощь онъ рѣшительно ни съ кого, не исключая и богатыхъ, не бралъ гонорара. Великосвѣтскіе его знакомые не забывали о немъ, и лично знавшій его тогдашній шефъ жандармовъ ген. Черевинъ старался о томъ, чтобы онъ могъ вернуться въ столицу: въ 1883 г. изъ Петербурга на Кару былъ командированъ полковникъ Нордъ, который предложилъ Веймару, чтобы онъ далъ только обѣщаніе не принимать участія въ революціонныхъ дѣлахъ, гарантируя ему полную амнистію и возвращеніе на родину. Но Веймаръ считалъ невозможнымъ пойти на такую сдѣлку и предпочелъ умереть на каторгѣ.

На шефа жандармовъ Черевина также сдѣлано было покушеніе (въ 1881 г.). Авторомъ его былъ мелкій акцизный чиновникъ — Николай Санковскій, до Кары вовсе не знакомый съ революціонерами. Зная о террористическихъ предпріятіяхъ только по газетамъ, Санковскій увлекся этимъ движеніемъ и совершенно безъ всякихъ связей съ дѣйствовавшей тогда организаціей — «Народной Волей», — но сообща съ нѣкіимъ Павломъ Мельниковымъ, лицомъ, тоже непричастнымъ къ революціонерамъ, рѣшилъ убить шефа жандармовъ. За совершенное имъ путемъ выстрѣла изъ револьвера покушеніе на генерала Черевина, С-ій приговоренъ былъ къ смертной казни, которая затѣмъ замѣнена ему была безсрочной каторгой.

На Карѣ онъ являлся самымъ непримиримымъ революціонеромъ: въ каждомъ должностномъ лицѣ онъ видѣлъ заклятаго врага, противъ котораго всѣ средства борьбы считалъ дозволенными. Держалъ онъ себя чрезвычайно независимо, рѣшительно и имѣлъ не мало стычекъ съ начальствомъ изъ-за разныхъ поводовъ, между прочимъ, изъ-за несниманія съ головы шапки при ихъ посѣщеніяхъ камеръ. Онъ также чрезвычайно тяготился тюремнымъ заключеніемъ. Любитель вести безконечные споры, при этомъ крайне раздражительный, — Санковскій принадлежалъ къ числу наиболѣе неуживчивыхъ лицъ въ тюрьмѣ, вслѣдствіе чего ему часто приходилось мѣнять камеры.

О его сопроцессникѣ Павлѣ Мельниковѣ затрудняюсь сказать что-нибудь положительное, хотя я и сидѣлъ съ нимъ нѣкоторое время въ одной камерѣ. Трудно понять, что побудило этого человѣка содѣйствовать террористическому акту. Впрочемъ, участіе его въ дѣлѣ покушенія было крайне ничтожное.

Воспитанникъ коммерческаго училища, котораго онъ не кончилъ, Мельниковъ, будучи несовершеннолѣтнимъ, за какое то мелкое уголовное преступленіе былъ административнымъ порядкомъ высланъ въ одну изъ сѣверныхъ губерній, откуда онъ какимъ то путемъ очутился вновь въ Петербургѣ, гдѣ случайно и встрѣтился съ Санковскимъ. Послѣднему, какъ я уже сказалъ, хотѣлось совершить какой-нибудь крупный революціонный фактъ, и кажется, Мельниковъ подалъ ему мысль объ убійствѣ Черевина. Будучи затѣмъ арестованъ, онъ, насколько помню, во всемъ покаялся, но его все же приговорили къ 20-ти годамъ каторги. Мало развитый человѣкъ, безъ всякихъ убѣжденій, безконечно самолюбивый, съ мелкими житейскими страстями, озлобленный и мстительный, Мельниковъ своей прилизанной внѣшностью и въ тюрьмѣ напоминалъ парикмахера или приказчика галантерейнаго магазина. Какъ и Цыпловъ, онъ такъ же совсѣмъ не походилъ на политическаго каторжанина и скорѣе походилъ на тотъ сортъ мужчинъ, которыхъ именуютъ «Альфонсами», — такая кличка за нимъ у насъ и привилась. На Карѣ онъ чувствовалъ себя совершенно чуждымъ, рѣшительно ни съ кѣмъ не только не былъ близокъ, но даже просто въ товарищескихъ отношеніяхъ. Наконецъ, въ 1887 г. онъ вновь подалъ прошеніе о помилованіи, вслѣдствіе чего былъ вскорѣ выпущенъ на волю; послѣ этого о немъ время отъ времени распространялись слухи, что онъ сталъ доносчикомъ.