1600 лет под водой

Прежде всего мы заручились помощью старого рыбака Нико; именно он пять лет назад вывез Ханса в бухту, где сквозь прозрачную толщу Ханс разглядел руины на дне. К тому же, время от времени вывозя в открытое море туристов, Нико научился говорить на смешанном англо-франко-германском наречии и был не прочь заработать на нас несколько лишних динар, потому что, горько жаловался он, лето было на редкость холодным и рыба не шла.

Мы нырнули там, где он указал, и быстро согласились со стариком относительно необычайно холодного лета. И почти сразу же нам попались обломки стен. Собственно говоря, это была всего-навсего гряда небольших холмиков. После этого целую неделю мы наносили их на карту. Карта запестрела значками.

Но нужно было неизмеримо больше данных. Ненова на помощь пришел Нико. Сначала он вовсе не разделял нашего интереса к эпидаврским стенам. Они стояли здесь всегда и никуда не денутся — так стоит ли волноваться? Тем не менее он с готовностью помогал нам. Я даже стал подумывать, что и его точит непоседливый жучок археолога-искателя. Нико отвел Ханса к какому-то крестьянину, который рассказал, что в 1947 году группа работавших здесь немецких военнопленных обнаружила древнюю стену в восемьдесят сантиметров толщиной, сложенную из огромных камней. Это никого не удивило бы, если бы один из пленных не обнаружил в стене нишу, а в нише груду старинных монет. По всей видимости, стена была остатком крепостной стены древнего города, а ниша служила караульным помещением. Крестьянин утверждал, что стена простиралась в направлении бухты. Таким образом, наши холмики были прямым ее продолжением. Выяснилось, что на расстоянии сорока-пятидесяти метров от берега и далее, метров на пятьсот в море, дно бухты было покрыто смесью из песка, ила и грязи, из которой тут и там выступали на метр — полтора эти остро очерченные холмики. Глубина здесь колебалась от трех до шести метров. Кое-где сквозь грязь на дне проглядывали верхушки стен, сложенных из гладко отесанных камней, скрепленных по известному греческому способу. Все это говорило о том, что когда-то здесь стояли дома. Прямо с берега в море уходила дорога, а сбоку от нее мы обнаружили четыре круглые ямы диаметром в два метра и глубиной в полтора, — по всей видимости, древние зернохранилища.

Вода в том месте, где мы работали, была довольно холодной, позже мы обнаружили на дне бухты Тихой несколько пресноводных источников, благодаря которым она слывет северным полюсом Адриатики.

Мы не стали ждать, пока прибудет насос для откачки ила, и начали изыскания в более глубоких (и соответственно более холодных) водах. Наша группа несколько увеличилась. Вообще, в ходе экспедиции аквалангисты приезжали и уезжали, на их месте появлялись другие. За четыре месяца нашего пребывания в Цавтате на борту «Язычника» перебывало (или, точнее сказать, с борта «Язычника» переныряло) пятнадцать человек. Двое из них уже уехали к этому времени, а вместо них приехал Том Мюллер, химик-технолог из Эссекса. Он был одержим подводной охотой и тут же внес страх и смятение в стаи здешних непуганых рыб.

_{Перед погружением}

От Ханса и Нико мы знали, что большая часть развалин находится где-то между северной оконечностью

Цавтатской гавани и косой, носившей поэтичное имя Лючия, у небольшого полуострова, который здесь назывался Робинзон. Любопытна история этого названия. На закате первой мировой войны потерпевший крушение немецкий матрос очутился на этом полуострове. Из боязни попасть в плен он спрятался в рощице. Обилие пресной воды и свежей рыбы позволило ему выжить до перемирия. На его счастье, на полуостров можно было попасть только со стороны моря, и он замечал корабль прежде, чем с корабля успевали заметить его. Так или иначе, в здешних местах его прозвали Робинзоном Крузо. Место это ему так понравилось, что по окончании войны он купил его и построил там уютную виллу. В 1939 году, в самом начале второй мировой войны, местные власти обнаружили на вилле радиопередатчик. Немец — хозяин дома — был расстрелян на месте, но так и осталось неизвестным, был ли это тот самый Робинзон, его сын или кто-то еще.

Наши поиски затопленного города начинались с того, что мы выбрасывали буй, переделанный из пустой масленки, со свинцовым грузилом, а затем расплывались от него во все стороны по азимуту. Если погружение было безуспешным, мы переносили буй на другое место, и все повторялось снова. Дно здесь представляло собой струящиеся травянистые заросли с редкими прогалинами светлого ила. Температура воды менялась коварно и резко, будто кто-то сунул вам за шиворот кусок льда, что уж никак не вязалось с нашим представлением об Адриатике летом.

Еще в Лондоне мне не раз приходило на ум запастись «мокрыми» и даже «сухими» костюмами для ныряния, но меня поднимали на смех: «Нырять летом в Адриатике и думать о гидрокостюмах! Да у тебя душа вытечет вместе с потом». О, теперь я знал, хотя и с опозданием, что «мокрый» костюм в таких условиях был бы незаменим.