22:00. Сегодня снова подумала об Алексе. Сидела на большом камне на берегу моря поздно вечером. Ночь еще стояла такая… приятная, нежная, теплая, Таня купалась, а я ждала ее. Вдруг испугалась: а если Таня сейчас утонет? Ну мало ли что произойдет! Устанет и не доплывет до берега. Как я буду без нее? От любви и страха разрывалось сердце. А потом как-то сами мысли перекинулись на Алекса. Что будет, если они все же решат не возвращаться и не проведут с нами отпуск? Я больше уже, наверное, и не увижу его никогда. Вдумалась в слово «никогда» и даже будто ясно увидела его перед собой. Буквы стали вытягиваться вверх и соединяться концами до тех пор, пока слово не превратилось в бесконечную дорогу среди унылого выгоревшего пейзажа, как на картине «Апофеоз войны». Никогда. Никогда не будет встречи.
Стало невыносимо.
Я, кажется, все-таки влюбилась.
Всю ночь не могла уснуть. Ложилась в кровать, вставала, ходила по комнате, садилась в кресло, потом снова ложилась, и все повторялось сначала. А о чем думала? Боже мой, о чем я думала! Только о том, что
19:30. Рассказала все Тане за ужином. Терпеть не было сил.
– Дела… – только сказала она.
– А, как думаешь, может ли быть, что и он?..
Таня пожала плечами:
– У него невеста есть, Маша, и скоро свадьба… Нет, я не думаю, что и он. Более того, ты все-таки еще маленькая для него.
Показалось, что вот прямо сейчас я умру от горя. Ничего… вроде пережила.
– Только, знаешь, мне кажется, что он мог все понять, – сказала Таня.
– Как!
– Просто определенный опыт, который имеет он и которым не располагаешь ты, делает тебя чуть уязвимее и, как бы сказать, обнаженнее, что ли.
– Надеюсь, нет! Стыдно!..
Ужинали мы с сестрой вдвоем. Дедушке нездоровилось, все так же болела нога, и он лег спать раньше, бабушка унесла ему чай и несколько бутербродов.
– Как думаешь, как мне с ним общаться?
– Легко и непринужденно, как и раньше. Ты, кажется, избегала его всю неделю, пока он гостил здесь, продолжай в том же духе.
– Легко сказать!
– А что еще посоветовать? Не бороться же за свою «любовь» в самом деле! А вообще, ты мне одну Танюшку напоминаешь.
Я ничего не поняла:
– Какую Танюшку? Тебя?
– Вот уж нет. Другую. Ты ее тоже знаешь.
– Не знаю я других Танюшек.
– Как же! А Ларина Танюшка? Ее знаешь?
– Знаю.
– Ну!
– Таня! – тут я уже разозлилась. – Говори яснее!
– Да мне просто тебя, как и ее, хочется спросить, с чего вдруг такая любовь. Ты с ним от силы три раза поговорила, неделю за завтраками и ужинами его понаблюдала – и все!.. Любовь! Хотя что-то мне подсказывает, что ответ, что в твоем случае, что в ее – будет одинаковым. Ох уж эта твоя любовь к эпохе романтизма! На какого героя похож Саша…
– Он Алекс!
– …что ты вдруг сразу прониклась к нему симпатией? Погоди-ка… Ты же «ГНВ» читаешь, да?
– И что?
– А вот теперь мне стало ясно, откуда ноги растут! Могу найти в Саше твоем черты Печорина. Привлекательный, весь такой непонятный, чуть-чуть будто инфернальный, загадочный… Образ наложился на живого человека, солнце, в этом твоя проблема. Просто потерпи, само пройдет. Все через это проходят.
– С чего ты взяла, что…
– Что образ наложился? Я ведь тоже вижу его задумчивые взгляды вдаль и позы впечатляющие, хоть картины пиши. Шутки у него хорошие, и вообще умный он парень. Но мне только улыбнуться хочется из-за этой его чрезмерной загадочности, а ты еще иммунитет не выработала.
Я надулась на сестру и ничего не ответила на все те глупости, которые она сказала. Через пару минут она протянула мне мизинчик, а я, конечно, свой в ответ. Больше мы этой темы не касались, строили весь вечер планы на мой день рождения.
Когда вошла бабушка, я посмотрела на нее, она улыбалась нам приветливо, но одна только мысль, что она все-таки могла слышать наш разговор, приводила меня в ужас.
Все мои мысли только об Алексе.
Как мне себя с ним вести? Быть холодной, веселой или такой, какой была в первый его приезд?
А если он догадался обо всем? А чего мне стыдится? Хотя… нет, все же стыдно. Это такое же мучительное ощущение, как и медосмотр, когда врач – мужчина.
Уже завтра все будут здесь.
23:30. Проснулась от того, что бабушка, по-старчески вздыхая, спускалась на кухню за обезболивающими для дедушки. Врач пару недель назад прописал ему кучу сильнодействующих таблеток, потому что от боли в ноге дедушка перестал спать. Невыносимо смотреть, как весь день он ходит, будто в полудреме, настолько влияют на него лекарства. С ним сложно говорить, он отвечает очень медленно, словно минуты три не может понять суть слов. Безумно страшно. И я никак не могу помочь!
За эти пару недель у нас перебывало уже десять врачей: из государственной поликлиники и частные, знаменитые профессионалы, которых приглашали родители. Я, как пес, заглядывала каждому в глаза, когда они после осмотра покидали дом, в надежде, что хоть кто-то улыбнется ободряюще и скажет: «Ничего-ничего! Вылечим!» Не улыбнулись.