19 лет

Некоторые мои будущие собригадники с самой зимы не вылезали из кондея и потому были в драных телогрейках и ватных штанах, фланелевых малахаях, заросшие, бледные, однако весёлые и языкастые: «Бригада «Ух» работает до двух! Начальничек лады, дай больше баланды!» Блатные обожали говорить в рифму. Были среди них и «воры в законе» — от шеи до пят в квалифицированных татуировках Колька Степин и невысокий, беленький и симпатичный Толик Кузнецов. У этого была одна наколка, на на всю спину — иллюстрация к пушкинской «Песне о вещем Олеге»: всадник, кудесник, череп и змея. И внизу четверостишие: «Так вот где таилась погибель моя! Мне смертию кость угрожала! Из мертвой главы гробовая змея, Шипя, между тем выползала». Накалывал, по всему было видно, квалифицированный мастак. Как можно было вытерпеть такую боль!.. Надпись, между прочим, оказалась для Толика пророческой: года через два, рассказывали, что на каком-то другом лагпункте его, спящего, зарезали — то ли ссучился (изменил своим), то ли проигрался. Убийцу, как водится, не нашли, да и не очень-то искали.

Наконец мою бригаду построили. Огурцов с шуточками-прибауточками рассказал об условиях работы: работа сдельная, норму схватили — и в зону, за перевыполнение — третий котел и кило двести хлеба. После ужина всё, что останется в котлах,— железнодорожной бригаде. «Ну как, лады, хлопцы?» Молчат, не верят. «Вас я не обижу, но вкалывать придется без дураков».— «А ты не темнишь, начальничек без намордника?» — «Что вы, хлопцы…»— «Побожись по-блатному».— «Бля буду!» — хлопнул по груди Степан и перекрестился под общий хохот. «А теперь марш в столовку!.. Стоп, стоп!.. Вы же не табун, а бригада. Строем за бригадиром». И мы пошли. В хлеборезке каждому выдали по шестисотке, накормили густой баландой и обеденной кашей. Повеселели мои доходяги. Как жадно уминали они дневную пайку, как выскребали и вылизывали миски! В инструменталке охотно разбирали лопаты, ломы и кирки. Дорогу к магистрали начинали вести от конца складов. Копали глубокие кюветы, а грунт выбрасывали на будущее полотно. Исхудалые доходяги суетились, как муравьи,— выкорчёвывали пни, махали лопатами, ворочали ломами — и поглядывали на две вешки впереди. Дойдешь до первой — сто процентов, до второй — сто пятьдесят. Там светил третий котел и большая пайка. Аккордное задание для лагерника — наилучший надсмотрщик. Ведь предел мечтаний — поскорее съесть свою порцию и лечь на голые нары. И мои «работяги» старались и поторапливали друг друга. Немного отставал азербайджанец Касимов. Его большие красивые чёрные глаза смотрели пронзительно и печально. Из разодранных по швам некогда ватных штанов светилось грязное смуглое тело, дырявая телогрейка была надета прямо на истлевшую от пота майку. Я спросил, есть ли у него ещё хоть какая-нибудь одежда. «Есть». И Касимов вытянул из прорехи рубец изношенных трикотажных трусов. «Вот не знаю, как его фамилия».— «Трусы»,— подсказал я. «Туру-сы. Забыл сапсэм».— «Кем же ты был на воле, Касимов?» — «Я-а? Я был лёчик».— «На каких же самолетах ты летал?!» Касимов глянул на меня с удивлением и заулыбался: «Сапсэм не летал. Я лёд возил!» И засмеялись оба. В самом деле, и смех и грех от такого «агитатора».

Огурцов был особенно доброжелателен к моей бригаде. Наверное, он хотел спасти хронических «отказчиков», подкормить их, поставить на ноги. Выкорчуем два пня, а в рапортичке их уже четыре, перелопатим желтый песочек — десятник напишет «твердый глинистый грунт с включением валунов». Кто их считал, кто проверит, какой там был грунт? А это давало высокий процент. И с первых же дней моя бригада железнодорожников под хохот всего лагпункта была объявлена ударной и стахановской! Никто не любит однообразной нудной работы от звонка до звонка, особенно, если норма непосильно велика, а пайка столь же мала. Тут же работа аккордная, выполнил — и с пайкой на боковую. Вот и старались с помощью умницы Степки Огурцова. Жив ли он теперь? Не один человек обязан ему своей жизнью, и дети тех доходяг пришли в этот мир потому, что выжили их отцы.

Однажды мы пришли на вахту, когда солнце едва повернуло с полудня. И надо же было напороться на начальника — вытаращился и заорал: «Вы это чего? Кто разрешил? Всей бригадой в кондей захотели? Бригадир доложи!» Я показал рапортичку, подписанную десятником — сто тридцать процентов. Начальник глянул на моих оборванцев, покачал головой и засмеялся.

Стрелок подтвердил, что работали без перекуров и десятник разрешил вести в зону. «Хрен с ним,— плюнул начальник.— Наше дело дать рабсилу, а они пусть расхлёбываются. — И добавил: — будете вкалывать, новое обмундирование дадим.»