1917, или Дни отчаяния

Терещенко разворачивает узел. В нем его гражданская одежда, та, в которой его арестовали в Зимнем. Он находит в кармане пальто зажигалку. Она провалилась за подкладку – красивая золотая безделушка, подарок Марг на Рождество 13-го года, фетиш из прошлой жизни. Во внутреннем кармане костюма – паспорт, измятый, но не рваный. Терещенко с трудом натягивает пальто на свитер, укутывается в куртку. Его бьет дрожь. Он находит в углу вагона несколько кусков угля, щепу, обломки досок и разводит огонь в буржуйке. Огонек слабенький, но лучше, чем ничего.

Поезд режет темноту светом головной фары. Стучат колеса на стыках. Вокруг лес.

Простят ли чистые герои?
Мы их завет не сберегли.
Мы потеряли все святое:
И стыд души, и честь земли.

Мы были с ними, были вместе,

Когда надвинулась гроза.
Пришла Невеста. И Невесте
Солдатский штык проткнул глаза.

Мы утопили, с визгом споря,

Ее в чану Дворца, на дне,
В незабываемом позоре
И наворованном вине.

Ночная стая свищет, рыщет,

Лед по Неве кровав и пьян…
О, петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!

Рылеев, Трубецкой, Голицын!

Вы далеко, в стране иной…
Как вспыхнули бы ваши лица
Перед оплеванной Невой!

И вот из рва, из терпкой муки,

Где по дну вьется рабий дым,
Дрожа протягиваем руки
Мы к вашим саванам святым.

К одежде смертной прикоснуться,

Уста сухие приложить,
Чтоб умереть – или проснуться,
Но так не жить! Но так не жить!

Февраль 1918 года. Петроград. Квартира Троцкого

Троцкий пьет чай из стакана с подстаканником, сидя за своим письменным столом. Перед ним, на зеленом сукне, сверкает гранями алмаз «Терещенко».

Троцкий допивает чай и улыбается.

Февраль 1918 года. Петроград. Подъезд в доме Терещенко. Ночь

Вымотанный, замерзший Дарси звонит в двери квартиры Терещенко.

Маргарит открывает так быстро, как будто стояла прямо за ними.

– Все в порядке, Марг! Он уже едет! – говорит он по-французски. – Все в порядке…

Марг от радости бросается к нему на шею, крепко обнимает и плачет. На лице у Дарси растерянность, он осторожно гладит женщину по вздрагивающим плечам.

Февраль 1918 года. Товарный вагон

Терещенко просыпается возле погасшей печки.

Вагон стоит. Михаил с трудом встает и откатывает тяжелую дверь, выпрыгивает наружу. Идти на одеревеневших ногах трудно, но Терещенко шагает, превозмогая боль. На одном из зданий он видит надпись по-фински. Он двигается вдоль забора, входит в ворота. За воротами – порт. Небольшой порт, но у пирса стоит корабль. Это тот самый корабль, что вез, но не довез в Петроград Ганецкого.

Терещенко подходит к трапу, говорит что-то дежурному матросу, и на палубе появляется капитан.

Михаил разговаривает с ним, но капитан качает головой. Тогда Терещенко достает из кармана золотую зажигалку. Капитан смотрит на безделушку, потом на Терещенко.

Корабль плывет по серому беспокойному морю.

В микроскопической каюте на койке спит Терещенко. Лицо у него осунувшееся, жесткое, на коже видны обмороженные шелушащиеся участки.

Корабль стоит у пирса. Терещенко спускается по трапу. Выходит из порта – глядит на пыхтящие грузовички, на конные повозки – и пешком идет в сторону города.

Февраль 1918 года. Норвегия. Трондхейм

Терещенко звонит в двери небольшого дома.

Из-за приоткрытой створки выглядывает сравнительно молодая женщина.

– Что вам угодно? – спрашивает она по-норвежски с подозрением оглядывая оборванца, стоящего перед ней.

– Могу ли я видеть Ларса Бертона?

– Минутку.

Двери закрываются и распахиваются снова.

На пороге стоит Ларс Бертон, капитан «Иоланды».

– Герр Терещенко? – говорит он, вглядываясь в лицо гостя. – Мишель? Это ты?

Мужчины обнимаются.

Столовая в доме Бертона. Вечер

Бертон и Терещенко сидят за столом после ужина.

– «Иоланда» возит раненых с Восточного фронта, – рассказывает Бертон. – Ходит под флагом Красного креста и, может быть, поэтому до сих пор цела. После войны ее вернут сюда, в Трондхейм, и мы снова вместе на ней поплывем…

Бертон и Терещенко курят. Перед ними стаканы с бренди. Мишель переоделся. На нем явно одежда Бертона, но они одной комплекции и роста, так что наряд не выглядит как с чужого плеча.

– Возможно, что яхте понадобится некоторый ремонт.

– Возможно, «Иоланда» – это теперь все, что у меня есть.