1918 год: расстрелянное лето

– Ха-ха-ха. Извините меня, я просто представил Вадима Андреевича в этой сцене, так очень смешно вышло.

Девушка удивленно посмотрела на меня.

– Вадим Андреевич, вы что, не любите женский пол?

– Люблю. Вот только я человек довольно циничный, так что в качестве ухажера-любовника, как вы описали этот тип, себя не представляю.

– Не верьте. Он наговаривает на себя, – влез в разговор Воскобойников, который явно симпатизировал девушке. – Вы бы видели, как он за юнкера вступился, когда на того толпа собиралась наброситься. Пролетарии, как трусливые шавки, поджав хвосты, разбежались.

– Поступок настоящего рыцаря. А подробности…

– Вы мне лучше скажите, Екатерина Дмитриевна, почему к вам липнет этот Сашка Окаянный? – перебил я ее вопросом.

– Это Александр Вероев, мой бывший жених. Красивый и отчаянный лейб-гусар его величества. Когда мама тяжело заболела, отец подумал, что она умирает, и сразу вызвал меня. Я тогда в тыловом госпитале работала, поэтому смогла довольно быстро приехать. Добралась до Москвы и тут узнала, что болезнь отступила и маме стало намного легче. Я ухаживала за ней, но при этом у меня появилось время для себя. Встретила его. Полюбила и вышла бы замуж, да только мне пора было обратно возвращаться. При прощании он мне сказал, что подал прошение для перевода его в нашу часть, но я его так и не дождалась, а спустя три месяца получила от подруги письмо, что мой гусар женится на купеческой дочке.

– Грустная история. И что дальше? – поинтересовался Иван Николаевич.

– Ничего. Как видите, пережила наш разрыв. Уже здесь узнала, что его женитьба на купчихе являлась способом вернуть карточные долги. Встретились мы три месяца тому назад чисто случайно, объяснились и разошлись в разные стороны. В сердцах хотела уехать из города, да за бабушкой надо было ухаживать. Три недели назад я ее похоронила. Все деньги, что я зарабатывала, уходили на лекарства и продукты. Господи! Зачем я вам это рассказываю?!

На глазах у девушки навернулись слезы. Мы виновато переглянулись с Иваном Николаевичем: чем тут поможешь? Спустя несколько минут вытерев слезы кружевным платочком, Катя виновато улыбнулась и сказала:

– Извините меня, пожалуйста. Просто мне надо было высказаться. Копила в душе, копила… Вот и…

– Все будет хорошо, Екатерина Дмитриевна, – попытался я ее успокоить. – Будут вам деньги, и уедете вы куда хотите.

– Мне очень неловко. Мы совершенно незнакомы, а брать деньги у едва знакомых людей, это… неприлично.

– Так вы хотите уехать или нет? – спросил я ее.

– Хочу. Для меня этот город стал чудовищем, которое пожирает людей. У меня есть дальние родственники в Ярославле, но там произошло восстание… Наверно, поеду на юг, только сейчас, говорят, что железная дорога представляет собой нечто подобное девяти кругам ада Данте.

– Тогда, милая Екатерина Дмитриевна, держитесь Вадима Андреевича, он тоже собирался уехать из Москвы, – неожиданно посоветовал ей Воскобойников.

– Правда? Если не стану для вас обузой, то я действительно хотела бы поехать с вами.

– Вы даже не спросили, куда я собираюсь ехать, Екатерина Дмитриевна. Да и сказать куда толком даже не могу. У меня есть в Москве кое-какие дела, которые думаю завершить в ближайшие дни, и только после этого мы сможем поговорить насчет отъезда. Если вас устроит такой вариант, то считайте, что мы договорились, – я залез в карман и достал деньги. – Возьмите. Здесь три тысячи, больше с собою ничего нет. Также дам совет: съезжайте со своей квартиры прямо сейчас.

– Но Вероев не знает, где квартира бабушки! Он никогда у нее не был.

– Вадим Андреевич вам правду говорит, голубушка вы наша. Тряханет он ваших музыкантов и все. Они-то знают, где вы живете?

– Знают. Как-то об этом я не подумала, – девушка задумалась, глядя куда-то в пространство, а я с удовольствием изредка бросал на нее взгляды, удивляясь, как может сочетаться в ней женское обаяние и детская непосредственность.

– Решила! Я перееду к Машеньке Растопчиной. У нее мать недавно умерла, ей одиноко, вот она и приглашала меня у нее пожить.

Глава 12

Утром Иван Николаевич пошел за газетой, а вернувшись, чуть ли не с порога закричал:

– Вадим Андреевич! Это что же творится! Просто какое-то кровавое безумие! Смотрите, что комиссары в своей «Правде» пишут! Вот! Под заголовком «Пусть трепещет буржуазия!» они пишут, что Петроградская ЧК в связи с убийством Урицкого расстреляла свыше пятисот человек. Как это можно?! Они же ничуть не лучше убийц и громил, которых я сажал в тюрьму! Не понимаю, это же просто какое-то зверство! Просто не могу этого понять!

– Успокойтесь, Иван Николаевич. Это же журналисты. Расстреляли пятьдесят, а написали пятьсот… – при этом я в который раз подивился душевной непосредственности бывшего полицейского агента.

«Один на один с убийцами схватывался, а переживает как институтка. Странно. Хм. А может, я не так на все реагирую?»