1918 год: расстрелянное лето

Выйдя из кабинета, полковник повел меня на другую сторону дома. Остановившись у одной из дверей, достал ключ, щелкнул замком, и мы вошли в почти пустую, плохо обставленную комнату, которая была наполовину меньше того кабинета. Стол, пара стульев, на столе лампа.

«Бывшая комната для прислуги, а сейчас, похоже, допросная. Впрочем, сейчас узнаем точно».

– Извините, за скудость обстановки, поручик.

– А когда в допросной комнате диваны стояли? – вопрос был чисто риторическим.

Полковник ничего не ответил, просто усмехнулся и сказал:

– Прошу садиться.

После того как я устроился на стуле, он тоже сел.

– Думал, что вы появитесь позже. Намного позже. Или… вообще не появитесь.

– Появились срочные обстоятельства, господин полковник, требующие вашей помощи. И сразу вопрос: следующий раз, когда мы с вами увидимся, вы, наверно, будете в генеральском звании?

– Нет. Это мое нынешнее звание. В свое время я действительно был штаб-ротмистром… Впрочем, все это неважно. Так вы зачем-то пришли ко мне?

– Сегодня утром у меня состоялся разговор с отцом Тани. Несмотря на излишнюю эмоциональность со стороны хозяина дома, мы все же пришли к общему согласию. Подробностей еще не знаю, но начальный пункт – Царицын. Дальше пока непонятно.

– Кто отец вашей девушки? – неожиданно заинтересовался полковник.

– Ватрушев Владимир Тимофеевич.

– Так это по поводу вас собирались послать наряд в его особняк?

«Я угадал. Значит, добровольцы».

– Возможно, – при этом я усмехнулся. – Вот только вы откуда об этом знаете?

– Краем уха услышал. Дескать, приехал аферист и собирается шантажировать всем известного человека, который к тому же оказывает всяческую помощь добровольцам. Так что вам от меня нужно?

– Если придется ехать в Москву, то, как мне кажется, вы могли бы мне помочь. У вас должны остаться в Москве связи, и мне хотелось бы, при необходимости, ими воспользоваться. Ватрушев готов финансировать нашу экспедицию весьма основательно, поэтому все услуги будут щедро оплачены.

– Связи? Вы меня удивляете, поручик. В Москве сейчас власть красного быдла, и те мои знакомые, кто остался, говорят даже шепотом при закрытых на ключ дверях.

– Могу предположить, глядя на ваши погоны с двумя просветами, что у вас немалый чин… полученный в корпусе жандармов. Отсюда и связи в определенных кругах у вас должны быть соответствующие и основательные.

– Очень интересно. А почему вы, поручик, решили, что я имею отношение к жандармерии?

– Вы, Михаил Генрихович, за время нашего знакомства почему-то очень старались меня убедить, что вы просто армейский офицер и не имеете никого отношения к… разведке или контрразведке. Вы много говорили о лошадях, тем самым подчеркивая, что вы заядлый кавалерист, хотя при этом мало хвастались пьяными кутежами и победами над женским полом, то есть ваши рассказы выглядели однобоко, но при этом на тупого службиста явно не тянули. У меня только закрались подозрения в отношении вас, а вот окончательно они сформировались во время веселой пьянки в компании офицеров гетмана. Там было три офицера, два кавалериста и один офицер – контрразведчик. Так по типу поведения вы были близки к контрразведчику, хотя при этом старались выглядеть рубакой-кавалеристом. Еще один момент. Вы постоянно прерывали своего приятеля, стоило тому только углубиться в воспоминания. Похоже, он мог кое-что сказать лишнее о вас, что вы не хотели бы обнародовать. Позже, на станции, вы сказали весьма неплохую речь перед офицерами, ловко играя на человеческих чувствах. Причем явно импровизировали. О чем это говорит? О гибком и живом уме. И последнее. Стоило мне зайти в кабинет, как подполковник чисто автоматически перевернул лежащие перед ним документы. Так поступают люди, постоянно работающие с секретными бумагами. А кто у нас работает с ними?

– М-да-а, – протянул полковник, глядя на меня удивленно. – Удивили вы меня, удивили, Вадим Андреевич. Ни словом, ни взглядом не выдали свое подозрение. Да, я был в свое время армейским офицером. Ушел из армии в чине ротмистра пятого гусарского Александрийского полка, после чего перешел в корпус жандармов. Во время войны с Германией возглавлял контрразведывательное отделение. Вот вы во мне разобрались, а я в вас – нет.

– Сам в себе не могу разобраться, Михаил Генрихович, поэтому, что тогда про вас говорить?

– Может быть, я вам и поверил, Вадим Андреевич, так как ваше чудесное преображение произошло на моих глазах, вот только мне как-то пришлось работать с человеком, который частично потерял память после ранения в голову. Он был очень ценным агентом, с ним работали лучшие врачи, чтобы вытащить из него необходимые нам сведения. Все помнил про свою жизнь, кроме последних нескольких лет. Так вот он после ряда попыток вспомнить замкнулся в себе, стал проявлять неуверенность и раздражительность. А вы… вы словно переродились в нового человека. Может, вы действительно посланник оттуда? – он покрутил головой. – Слушайте, говорю это и сам не верю тому, что говорю. Вадим Андреевич, может быть, все же скажете правду?