1918 год: расстрелянное лето

– Спасибо за беспокойство, Василий Иванович. Оно говорит, что вы не только великодушный, но и чуткий человек. Так вот, я не сама договаривалась с тюремным начальством. Я его даже в глаза не видела, потому что с ним говорил мой дальний родственник. Саша Мишинский. До последнего времени он был адвокатом, а теперь стал не нужен. Вы же знаете, что у большевиков все просто делается. Назвали классовым врагом, и пошел прочь! Каким-то образом Саша сошелся с тюремным начальством и стал оказывать помощь людям в освобождении их родственников. Большевик, с которым он работает, как он говорит, падок на деньги и прочие жизненные удовольствия.

– А вы прямо так и поверили вашему Мишинскому?

– Нет! Сразу не поверила, а только тогда, он свел меня с человеком, который мне хорошо знаком и в честности которого не сомневаюсь. Ему в свое время Саша помог выбраться из тюрьмы.

«Третий вариант. Дай бог!»

– В таком случае рад за вас, Екатерина Михайловна. Я пойду.

– Мы не можем так расстаться. Никогда себе не прощу, если мы с вами так расстанемся, поэтому обязательно хочу вас познакомить со своими близкими! Отказа не приму! Вы сколько еще в Москве собираетесь пробыть?

– Несколько дней, может неделю. Надо билеты еще достать.

– Ой, как хорошо! – обрадовалась Катя. – Мы тоже не собираемся здесь задерживаться. У тетушки есть старый знакомый – старший агент пароходства «Самолет». Может, вы тоже с нами? На пароходе.

– Интересное предложение. Надо подумать.

– Тогда я жду вас завтра вечером. Точное время, к сожалению, не могу сказать… Приходите, скажем… к семи-восьми часам.

Мысль об отъезде пароходом заинтересовала меня больше, чем встреча с ее родными. Да и ехать в скученной толпе, окутанной смесью нестираных портянок, ядреного пота и вонючей махорки, у меня не было ни малейшего желания.

– Все же будьте крайне осторожны, Екатерина Михайловна, а теперь разрешите мне откланяться.

От этого разговора у меня остался нехороший осадок. Слишком все легко и просто получалось у Кати. Чувство опасности, выйдя из обычного режима, встрепенулось и подняло голову. В той жизни, находясь на задании, я превращался в хладнокровного, предельно осторожного и расчетливого человека, который никому не верил и ничего не оставлял на волю случая.

«В этом времени не все так однозначно, но предельная осторожность в сложившейся ситуации явно не помешает», – подумал я, как только узнал, что Екатерина Долматова связалась с большевиками.

Дело было довольно опасное и грязное, к которому, без всякой задней мысли, она только что пристегнула меня. Чекисты не будут разбираться, и если перефразировать слова молодой женщины, то в исходном варианте это будет звучать так: раз ты классовый враг, то становись к стенке.

«Если идет слежка, то она начнется прямо сейчас, после контакта с отслеживаемым объектом. Значит, прямо сейчас начнем проверяться».

Наблюдения за собой я сразу не заметил, но это не значит, что меня не ведут. Именно поэтому я решил пойти пешком, так как в этом случае есть намного больше возможностей вычислить потенциальных преследователей. Свернув за первый попавшийся угол, я пошел по небольшой извилистой улочке, которая привела меня к церкви и небольшой площади перед ней. Прохожих было совсем немного, а возле самой церкви били поклоны две богомольные старушки, да несколько нищих сидели на ступенях. Склонив голову, трижды перекрестился, резко повернулся, скосил глаза, но ничего не заметив, снова повернул и пошел вдоль двухэтажных домов. Стоило мне увидеть, как двое пролетариев, намазав стену клеем, прилепили к ней плакат с жирным капиталистом, сидящим на куче зерна и тянущим свои руки к шее рабочего и крестьянина, грозя задушить их голодом, остановился, делая вид, что заинтересовался. Спустя минуту, ничего не обнаружив, пошел дальше, при этом появилась мысль, что у меня просто разыгрался приступ шпиономании. Дойдя до перекрестка, наткнулся на небольшую толпу людей, которые столпились около афишной тумбы, обсуждая что-то и комментируя. Я уже знал, если собралась толпа, значит, висит новое воззвание Совета народных комиссаров. На большом сером листе бумаги по обыкновению были напечатаны грозные слова о внутренних врагах, из-за козней которых голод уже протянул свои костлявые руки к рабочим и крестьянам. Далее по тексту следовали обещания, что это ненадолго, так как скоро соберется красная рать и обрубит эти руки по самые плечи. Люди подходили, читали, отходили. Одни пробегали глазами, плевались, другие громко грозили капиталистам и белогвардейцам, но при этом среди них не было равнодушных людей.

– А ну разойдись, братва! Глянем, Степа, что тут пишут! – неожиданно раздался чей-то громкий и уверенный голос.