1920 год. Советско-польская война

По странному стечению обстоятельств приказы на варшавское сражение с обеих сторон были отданы почти одновременно: разница составила всего двое суток (наш приказ датируется 6 августа). Прежде всего хочу опровергнуть бытующее утверждение, якобы эта дата была связана с созывом какого-то военного совета. Так вот, все важные решения во время войны я принимал сам, без всякого совета. Когда 2 августа я вернулся в Варшаву с юга, из Хелма, то нашел положение очень тревожным. Наша столица была в опасности, и я немедленно ощутил давление со стороны военных кругов, которые требовали немедленных действий. Все без исключения сходились в одном мнении, что именно Варшава, а не что-нибудь другое, является целью операций п. Тухачевского. Все ответственные лица – и военные, и гражданские – пребывали в сильном нервном напряжении. Как всегда бывает в таких случаях, неудачи последнего месяца со всеми моральными и материальными последствиями особенно остро переживали военные. Что касается меня лично, то, будучи настроенным бороться до конца, я, тем не менее, также был под сильным впечатлением неудавшейся операции по нанесению контрудара из-под Бреста и в первый момент просто не видел разумного выхода из создавшейся ситуации. Поэтому, решительно пресекая все попытки оказать на меня какое-либо давление, я объявил, что приму окончательное решение 6 августа. Уже в этом выборе даты, которую я считал счастливой, так как она была связана с моим недавним прошлым – днем выступления в 1914 году из Кракова на войну, каждый аналитик легко заметит чувство неуверенности в себе, как бы внутреннее колебание. Ведь давно прошли те времена, когда вожди имели около себя прорицателей, указывающих счастливые и роковые дни. Поэтому смею утверждать, что дата приказа не зависела от чьей-то правильной или неправильной оценки обстановки. Но из-за того, что вокруг этого решения у нас сплелся целый клубок сплетен, домыслов и легенд, которые в великом множестве можно найти также у п. Тухачевского и у п. Сергеева, я позволю себе ненадолго, просто для исторической точности, остановиться на этом вопросе, впрочем, не представляющем особой ценности для моего анализа.

По должности самыми близкими моими соратниками были в то время три человека: генерал Розвадовский, как начальник штаба, генерал Соснковский, как военный министр, и только что прибывший из Франции генерал Вейганд, как технический советник франко-английской миссии, присланный к нам в это грозное для нас время. Мнения этих генералов об обстановке были, как всегда, чрезвычайно противоречивы. А учитывая, что обстановка была накалена, по всей видимости, и дебаты в мое отсутствие были не из приятных. Я очень смеялся, потому что двое из них, генерал Розвадовский и генерал Вейганд, разговаривали друг с другом только дипломатическими нотами, пересылаемыми из одного кабинета в другой. Примирителем и добрым духом этой вечно спорящей пары был генерал Соснковский, военный министр. Пан Тухачевский, видимо, что-то слышал об этих спорах, если говорит, что французские и польские писатели любят сравнивать сражение на Висле с операцией на Марне. Действительно, Марна упоминалась во всех разговорах очень часто, причем и генерал Вейганд, и генерал Соснковский – каждый имел свое мнение относительно Марны. Как когда-то маршал Жоффр хотел прикрыться Марной или Сеной, за которыми он мог бы перегруппировать отступавшие войска к своему левому флангу, где находилась столица, Париж, так и здесь под прикрытием Сана и Вислы готовился маневр, сильным левым флангом опирающийся на столицу Варшаву. Как там, так и здесь готовился контрудар левым флангом, из-под столицы. Генерал Розвадовский был противником этой Марны, потому что он был вообще противником всего, что говорилось в другом кабинете в здании на Сасской площади. К тому же, как своеобразный патриот Восточной Галиции, он внутренне не мог согласиться с известным, но враждебным ему призывом: «За Сан!» Зато из него как из рога изобилия сыпались разнообразные концепции; ни на одной из них он не останавливался, меняя их чуть ли не каждый час.

Я пишу это о генерале Розвадовском не для того, чтобы его обидеть, а для того, чтобы не дать сделать из этого генерала посмешище, из генерала, который много потрудился в это тяжелое для нас время. Я назначил его своим начальником штаба не потому, что он был самым подходящим на эту должность, а потому, что он являл собой счастливое исключение из всех тогдашних высших генералов. Он никогда не терял бодрости духа, энергии и моральной силы, он верил в нашу победу, когда многие, очень многие эту веру уже утратили, а если и работали, то через силу, надломленные морально. Все это компенсировало для меня большие недостатки генерала как начальника штаба, ибо я не знаю такого дела, над которым он мог бы высидеть хотя бы час. Поэтому я не удивлялся, что генерал Вейганд, привычный к систематичной работе в штабах, прибег к столь дипломатическим методам в их взаимоотношениях.