1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

Женщины, которые служили в канцелярии, сильно отличались от нас, «полевичек». Их ухоженная внешность сразу бросалась в глаза. Новое обмундирование, всегда вымытые волосы, чистые ногти. На их лицах можно было прочесть, что они хорошо питаются и высыпаются. Еще я заметила, что они глубоко прячут свои чувства. Так на них влияла служба, постоянное присутствие полковников и генералов. Они обитали не в землянке, а в деревянном доме, в избе, спали на кроватях. Когда я впервые за год легла на кровать, она показалась мне невероятно мягкой. «Штабистки», глядя на меня, улыбались. Я была для них «полевичка», «окопница», но они отнеслись ко мне с уважением. Расспросили, как мне служилось в блиндаже, в окопах, трудно ли, страшно ли. На мое счастье мне попались хорошие, не заносчивые женщины. Окружили меня заботой и вниманием. Прежде всего помогли обзавестись новым обмундированием и подогнать по фигуре, ведь в блиндаже и окопах моя форма совсем утратила вид. Нарядившись во все новое, я долго стояла перед зеркалом. Надо же! Оказывается, даже на войне можно хорошо выглядеть! Затем меня научили основным правилам и манерам «штабистки». Все нужно делать сосредоточенно, с достоинством, не совершать резких движений, не суетиться, не показывать волнение или замешательство, не робеть, не трепетать. Нельзя пристально смотреть на старших офицеров, особенно на генералов, нельзя их разглядывать, это нарушение этики и субординации. Нельзя прислушиваться к тому, что они обсуждают между собой. Нельзя обращаться к ним напрямую, лишь в случае крайней необходимости. Обращаться можно только к непосредственному начальнику и в определенный момент. Научиться этому было не сложно. Уж куда сложнее было научиться спать на голой земле в блиндаже и хлебать холодный и мерзкий на вкус жиденький перловый суп без капли жира.

Я никогда не думала, что стану «штабисткой», поэтому никогда не рассуждала, что это за служба. Штаб и канцелярия – это сосредоточение совсем других людей и интересов, здесь нет ни отчаянья, ни жалости, здесь иначе налажен быт и получше кухня. Ругани, склок и отвратительных сцен тут не встретишь. Быть грубым, развязным – здесь это дурной тон. Простых словечек вроде «землячок», «сестреночка» и «табачок» тут не употребляют, о них как будто вообще не слышали. Здесь никогда не вздыхают и не жалуются, не охают и не ахают, и открыто не сквернословят. Ничего подобного тут нет и в помине. Совсем недавно один молодой старший лейтенант, чтобы меня поразить, крикнул проходящей мимо колонне солдат: «А где гармошка, станичники? Чего носы повесили? Неужто песню в бою обронили?» Это было лихо, но глупо. Меня это не могло поразить. А в штабе кругом солидность. Полковники и генералы, возможно, тоже состоят из суммы противоречий, но держатся они именно так, как мне нравится. Импозантность, стальная выправка, взаимное уважение. Тот нахальный старший лейтенант с руками в карманах и с шапкой на затылке, сам того не зная, кричал о себе: «Я глупый мальчик!» И это малопривлекательно для женщины на войне. Я тысячу раз выбрала бы умного, сдержанного и импозантного офицера. Зрелого. А не молодого и лихого. У молодых и лихих, как я заметила, частенько то живот болит, то портянки сырые, то анекдот на языке неприличный. Впрочем, лейтенанты были разные, не только глупые и некультурные. Попадались умные и воспитанные. Но в штабе мне понравилось больше. Об этом я сразу же сказала моим «штабисткам». А они засмеялись. «Кто тут у тебя? – спросила одна из них, Валя. – Полковник Т.?» Я кивнула. Они все знали обо мне и Игоре. И я уж было подумала, что каждая из них моя соперница, но услышала совсем другие слова: «Ах, милая. Это же фронт, передовая. Разве ты в окопах этого не поняла? Здесь все вре-ме-нно! Мимолетно. Сегодня так, а завтра иначе. Твоего Игоря могут в любой день послать на другой участок, а ты останешься здесь. Или наоборот. И вы, быть может, уже не увидитесь. Это же война! А что там будет после победы – никому не известно».

Они были правы, мои хорошие сослуживицы. И хотя на войне случаются и любовные драмы, и страсти, несмотря на запрет от 1942 года заводить романы, все может закончится в одно мгновение. По прихоти именно войны, а не людей. Уже завтра или на следующей неделе я могу потерять мужчину, который мне очень нравится, но думать об этом нельзя. Иначе можно впасть в нервозность. На войне не все обречены. Но кто из нас с Игорем обречен, а кто нет? Как раз об этом и нельзя думать. Но иметь это в виду нужно.