1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

Зимой 1945 года Игоря послали на другой фронт. Туда перевели служить одного генерала, а Игорь отправился с ним. Я осталась при штабе. Вскоре наш штаб расформировали, и все «штабистки» разъехались. Я опять очутилась на новом месте. Мне снова поручили канцелярскую работу, но здешняя канцелярия мало походила на предыдущую. Тут было меньше порядка, поскольку поблизости не было штаба с генералами. Все ее называли «хозяйственная часть». И мы часто переезжали с места на место. Питаться приходилось порой лишь один раз в день, а спать где придется – то на сундуке, то на печи, то на лавке, то в углу на охапке сена.

Начальник канцелярии, пожилой полковник, страдающий сезонным радикулитом, в первый же день угостил меня крепким чаем с сахаром и рассказал историю о немецкой мази от радикулита. Полгода назад он вышел утром на крыльцо и чуть ли не согнулся пополам – так сильно его ударило в поясницу. Не смог ступить и шагу. Слезы, сказал он, покатились из глаз, как горошины. А неподалеку стояли пленные, и среди них был полковой доктор. И этот доктор обратился к сопровождающему переводчику вот с чем: он видит, что полковника разбил радикулит, а у него как раз имеется мазь, которая помогает. Взамен он просит хлеба или коробку папирос. Доктор вынул из кармана пузырек с мазью и передал через охраняющего. Полковник видит: пузырек без этикетки. Что в нем – неизвестно. Вдруг яд? Провокация, покушение? И он отказался оставлять пузырек себе, а уж давать за него хлеб и папиросы – и подавно. Но доктор махнул рукой, что означало: оставьте себе просто так, бесплатно. После этого пленных увели. Полковник оставил пузырек в сенях, а через три дня, в отчаянье, когда на него обрушился особенно жестокий приступ, вспомнил о нем и воспользовался. И помогло! Да еще как! Тогда он разыскал пленного немецкого доктора и расплатился с ним за лекарство – дал ему и папирос, и хлеба, и даже сала. Правда, когда мазь закончилась, радикулит вернулся. А другого пузырька с мазью у пленного доктора не водилось. Вот как вышло с пожилым полковником. И когда он закончил рассказывать, он спросил: «Видишь, как случается на войне? Вражеская мазь, а помогла! Противно было брать в руки, ведь от фашиста все-таки, а все же взял! Ну, чего молчишь? Скажи что-нибудь».

Мой начальник заметил, что я слушаю рассеянно и впадаю в задумчивость. Он был умудренный жизнью человек и быстро обо всем догадался. «Выходит, переживаешь за любимого? А где он у тебя? И кто он?» Я рассказала. Тогда полковник сказал: «Ну, деточка… Разве это дело? Нужно успокоиться. Твой полковник далеко и занят важными делами, а рядом могут находится такие же, как ты. Это я к тому говорю, что не стоит рвать свое сердце. На войне все вре-ме-нно. Мимолетно. Пора бы уже знать. Так что забудь полковника. Ты симпатичная, интересная, встретишь другого, еще лучше. Может быть, генерала встретишь. Вон как события разворачиваются! Европа под ногами! Генералы туда-сюда мелькают, а ты такая, что мимо тебя не пройдешь, остановишься. Я тоже самое и своей дочери говорил, она в ста верстах отсюда служит санинструктором. У нее тоже полковник был. Погиб в бою. Потом другой был, пока не уехал. Так что послушай папашу». А я повторяла про себя слова Игоря, сказанные перед отъездом: «Что бы ни случилось, я тебя найду. Жди. Если буду жив – обязательно встретимся. Вот увидишь. Я слов на ветер не бросаю, я не такой». И я сказала моему начальнику: «Вы судите внешнее, как говорили в старину. А мой полковник совсем другой – он если обещал, то горы свернет, а сделает!»

С этим радикулитным полковником, хорошим человеком, я прослужила до Победы. Игорь каждый месяц присылал мне письмо. Как-то раз я получила в один день сразу три письма: от Игоря, от мамы и от «штабистки» Вали, с которой подружилась в штабной канцелярии. Валя переслала письмо на мое имя от какого-то старшины из той части, где служила моя подруга-связистка Надя. В нем он сообщал, что Надю убил немецкий снайпер. Так вот сложилась ее судьба на войне. Я заплакала. Ах, Надя! Она была совсем еще молодая, всего только двадцать один год. Мы были с ней одногодки, вместе учились на связисток, вместе приехали на фронт летом 1943 года. На войне не все обречены… А Надя, как оказалось, была обречена. Это вопрос судьбы.

К смерти на войне относились по-разному. Одни махали на нее рукой, другие боялись, третьи рассуждали о ней философски. Радикулитный полковник говорил, что смерть неизбежна, и это есть перемещение из одного мира в другой. Все мы до единого переместимся. Но нужно как следует пожить и в нашем мире. Нужно получить хорошую профессию, вырастить детей, нажить добро. «О чем ты мечтаешь? – спросил он меня. – О какой жизни?» Я сказала: «Видите ли, товарищ полковник, я встретила на войне мужчину, который мне очень-очень нравится. Я молода. Война идет на убыль, скоро победа. О чем я могу мечтать, если не о моем мужчине?» Командир на это вздохнул и ответил: «А если он к тебе не приедет, что будешь делать? Учись думать о жизни в целом, об учебе, о профессии». Мой начальник был прав.