1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

В том, 1949 году, жаловаться на начальство было невозможно. Некуда идти и говорить: «Меня постоянно оскорбляет начальник моего отдела». Нет такой организации, где бы выслушали и приняли меры. Поскольку начальники – коммунисты, они несут ответственность только перед партией, и так и говорят об этом: «Если нужно, с меня партия спросит! А пока я нахожусь на этом месте, буду руководить так, как считаю нужным. Меня сюда партия поставила!» Если, к примеру, прийти в районный или городской комитет партии и пожаловаться на свирепого руководителя, там скажут: «Зачем вы пришли к нам? У вас на предприятии имеется собственный партийный комитет, вот туда и идите со своей жалобой». А если отправить в эти партийные организации письмо, его перешлют администрации нашей фабрики. Поэтому и считается, что нет такого кабинета, куда можно было бы прийти с жалобой. Говорят, кто-то уже пробовал и ходить, и писать, и ничего из этого не вышло. Наоборот, стало только хуже. Служащие нашего отдела каждую неделю попадают под «горячую руку» начальства, в том числе и я, и на нас, взрослых людей, орут, брызжут слюной, нас осыпают оскорблениями, но все мы знаем, что ничего изменить нельзя. Так везде. Нужно терпеть.

Я фронтовичка, и мне легче. Недавно мой начальник, найдя в бумагах две несущественные ошибки, вышел из себя, орал мне в лицо, бил кулаком по столу, а я про себя усмехнулась и стала думать о том, как приду после работы домой, приготовлю ужин и буду ждать мужа, возьму книжку, Жюля Верна, заберусь с ногами на диван и почитаю всласть. Выпью чаю с повидлом. И мне станет очень уютно. Ах, какое счастье, что я выбралась из барака! Комната у моего супруга большая – 19 метров, а по мне – даже огромная. Что за прелесть – проживать в отдельной комнате! Константин приходит домой около восьми часов вечера. После окончания рабочего дня в его организации часто устраивают собрания служащих. То есть после работы люди еще час-полтора заседают. Обсуждают какие-то важные вопросы. Частые заседания – примета сороковых годов. Собрания проходят везде, на каждом предприятии, в каждой конторе, на каждом складе. Бывает, созывают собрание по два-три раза в неделю. Повестки различные. После войны собраний было так много, что повесток я слышала, наверное, сотни. Некоторые повестки навсегда остались в памяти, потому что повторялись. В 1946 году часто собирались по поводу решения правительства о внутренних займах. Всех агитировали подписываться на займы, хотя люди жили очень бедно, едва сводили концы с концами. В 1947 году бесконечно собирались, чтобы обсуждать правительственные меры по борьбе с расхитителями государственной собственности. Помню, как какой-то человек говорил с трибуны: «Все, товарищи, скоро придет конец расхитителям! Раньше как было? Пришел в государственную столовую, пообедал, сунул вилку в карман или, к примеру, солонку, унес домой – и ничего, шито-крыто, как говорится. А нынче не так: сунул солонку в карман – пять лет исправительных лагерей, да еще с конфискацией имущества. Вот, какая, товарищи, замечательная мера! И будьте уверены – бросят солонки тащить. А ведь тащат не только солонки! Воруют даже вагоны!» В 1949 году заседаний не стало меньше, однако они сделались совсем скучными. Сидишь, молчишь, слушаешь, желудок пустой, в теле усталость, но самовольно уйти нельзя. Не прийти на собрание тоже нельзя. Самовольные действия строго наказываются. Приходится сидеть и делать вид, что слушаешь. А мысли уносятся далеко прочь от обсуждаемой повестки. Я всегда любила думать о нашей с Константином жизни, о наших друзьях, о поездках за город. Мы с мужем ездим к нашим друзьям, которые круглый год живут на даче. Это хороший деревянный дом с верандой. Улица сплошь состоит из подобных домов. Большая удача – иметь такой дом. Наши друзья – инженеры, хозяйка старше меня на три года. В войну была в эвакуации, а ее муж служил с моим Константином Антоновичем в одном батальоне.

Я мечтала о такой жизни: принаряжаться и ходить в гости, в гостях пить вино и танцевать под музыку, и обязательно приглашать к себе, принимать гостей, угощать их и угождать им, показывая, какая ты хорошая хозяйка. Вот они – прелести жизни. С войны во мне накопилась усталость, я долго находилась в напряжении, и мне хочется отдыхать. После долгих лишений мне хочется уюта. После унылого однообразия – как можно больше ярких моментов. У нас есть друзья и в городе, и они тоже приглашают нас к себе. Ходить в гости в сороковые годы – самое распространенное развлечение. Бывает, что в одной квартире шумное застолье в каждой комнате, в каждой семье, и хозяйки суетятся в общей кухне и несут угощения своим гостям. Люди поют, танцуют под патефон. Вот только избегают слушать иностранные пластинки, привезенные с фронта. Говорят: если донесут властям, могут арестовать и обвинить в пропаганде американского и вообще капиталистического образа жизни. А сразу после войны слушали – и ничего! А теперь вот нельзя.