1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

Николай Реп-ков, 1931 года рождения: «Наши родители умерли в войну. Папа погиб на фронте, под Ржевом, а с мамой в самом конце войны, в марте 1943 года, произошел трагический случай. Ее застрелил стрелок охраны состава с лесом. Мама перебиралась через железнодорожные пути, хотела пролезть под вагоном, стрелок услышал шорохи, посветил фонарем и выстрелил. Мама, наверное, не знала, что это особо охраняемый состав. А стрелок не знал, что мама не диверсант, а служащая станции. Стрелок был молодой, малоопытный парень. Он мог бы задержать маму – до выяснения, а вместо этого взял и убил ее.

Нас было трое у мамы – я, брат и сестра. Сестра – самая старшая, ей в 1943 году исполнилось пятнадцать лет. Мне было тринадцать с половиной, а младшему брату всего только шесть. Жили мы очень трудно, а когда мамы не стало, сестра Анюта сказала, что теперь мы запросто можем сгинуть. «Кто о нас теперь позаботится? – сказала она. – Ну, мы с тобой наймемся работать. А Павлика отдадим в детдом. Там ему будет лучше. Тогда, может быть, и вытянем». Младший брат Паша заревел, замотал головой, стал бегать вокруг нас и просить не отдавать его в детдом. Он даже сказал, что тоже пойдет работать. Это в шесть-то лет! Анюта засмеялась. А мне было не до смеха. Я жалел Павлика. Он рос щуплым, бледным, руки у него были такие тонкие, что мои три пальца, сложенные вместе, казались толще. Он страдал от малокровия. Я сказал: «А вдруг в детдоме ему будет плохо? Разве ты не видела детдомовских?» Анюта махнула рукой – что означало: «Видела. Кто их не видел?» Мы оба знали, что воспитанники местного детдома никогда не улыбаются и всегда короткостриженые, ходят опустив голову и худые. И мы сказали друг другу, что в детдоме Павлик умрет от тоски или недоедания. Этот разговор происходил на следующий день после гибели мамы. Ее тело нам не выдали. Его увезли работники НКВД, и поэтому мы маму не хоронили. Вот как получилось: была у нас мамочка – и исчезла. Впрочем, о том, что произошло, мы так и не узнали бы, если бы не мамина старшая сводная сестра, тетя Клава, которая тоже работала на станции. Она была старше мамы на пятнадцать лет. В тот роковой вечер она была на работе и узнала о трагическом происшествии одной из первых. На следующий день с нее взяли подписку о неразглашении, то есть с этого дня она не имела права рассказывать, что ее сводную сестру застрелили по недоразумению. И все же до этого она успела прийти к нам и сообщить о несчастье. Мы так сильно растерялись, что не проронили ни одной слезы. Только позже, посреди ночи, Павлик проснулся и заплакал.

Утром мы с Анютой не пошли в школу, а Павлика не отвели в детский сад. Мы остались дома. Так велела тетя Клава – потому что к нам должна была прийти делегация со станции. Мы стали ждать эту делегацию, и вот в два часа дня она, наконец, явилась. Три человека: две женщины и старичок. Тетя Клава, как ближайшая родственница, тоже пришла. Делегация расселась на стульях, а затем старичок, сообщил, что наша мама скончалась от сердечного приступа. «Вероятно, у нее было больное сердце, – сказал старичок. – Скорее всего, врожденный порок». Мы промолчали. Этому тетя Клава научила нас заранее. «Молчите, – сказала она, – так будет лучше. И ждите, что скажут дальше». Дальше делегация стала рассуждать о том, что в нашей семье больше нет кормильца, поэтому все мы отправимся в детдом. Всех троих будет теперь кормить и воспитывать государство. Мы этого не ожидали. Мы были поражены. Ведь мы хорошо постигли смысл сказанного: скоро из нашего дома мы переберемся в казенное учреждение на казенное довольствие и под присмотр чужих людей. Одна дама из делегации, увидев наше волнение, проговорила: «Выбора у вас нет, ребятки, как ни гляди. Нет выбора. Какой тут выбор?» Мы поглядели на тетю Клаву. У нее не было детей, а муж ее, дядя Матвей, воевал и скоро должен был приехать с войны, поэтому она могла бы взять нас к себе или переехать в наш дом. И мы жили бы одной семьей, как близкие родственники. Мы смотрели на тетю Клаву так, чтобы она все поняла, и она догадалась, что мы хотим от нее. Она сказала: «Старшая дочка, Аня, заканчивает семилетку, может пойти в ремесленное училище, там кормят, дают одежду. А мальчиков я возьму себе. Будут жить, как при матери. Поэтому глупости все это – детдом и нет выбора». И тогда дамы и старичок из делегации обрадовались: «Да? Возьмешь себе? Правда? Официально?» Тетя Клава подтвердила: «Официально». И делегация ушла. Тетя Клава тоже ушла. Мы вздохнули с облегчением.