1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

Да! Наша родственница ее обучила ремеслу, всем тонкостям торговли, а могла бы этого и не делать, могла бы просто послать ее на улицы торговать, и тогда бы у Анюты ничего не вышло. Пропала бы ваша Анюта. А так она процветает. Но только благодаря нам! Поэтому скажи ей, голубушка, что нехорошо это – добро забывать. Пусть и мне привозит то, что и вам: мыло, масло, пряники и прочее. А повидла я у вас прямо сейчас возьму – в счет Анютиного долга. Долги отдавать нужно! Разве ваша девчонка этого не знает? Научили бы!» Вот так мы узнали истинную сущность нашей соседки. Когда Николай Егорович был на фронте, она по-соседски дружила с нашей мамой, а когда он вернулся, радовалась, веселилась. Говорила с нами всегда только любезно и дружелюбно. Но вот, снова оставшись одна, тетя Люба сильно изменилась. Лицо ее сделалось холодным и нахальным. Говорила она с нами теперь громким, твердым голосом с повелительными оттенками. Повадилась спрашивать у меня, когда приедет Анюта и что она обещала привезти, да еще задавала вопросы в таком тоне, будто я был ее слуга и моей обязанностью было давать ей отчет. Помню, что мне ее нахальство сразу не понравилось. Мне не раз хотелось ее ударить. Когда она приходила, я уходил – чтобы не слушать ее разговоров про то, кто кого облагодетельствовал. Появляясь у нас, она сразу обращалась к тете Клаве: «Ставь чайник, вынимай пироги, угощай гостью». И садясь пить чай, всегда напоминала: «Эх, если бы не мы с Колей, вы бы пропали! Верно? Жили бы как нищие, а то и померли бы». Я не знаю людей, которым бы это понравилось. Мы с Павликом испытывали к нашей соседке отвращение. Тетя Клава тоже теряла терпение. Наконец однажды она отказала тете Любе: «Мы уже пили чай, так что, кума, иди к себе и там чаевничай». Тетя Люба громко упрекнула нас в неблагодарности. А тетя Клава взяла и сказала: «Ну и что? Ну да, верно, мы – неблагодарные. Тебе-то что? Пусть мы в грехе, но и ты не лебедь белая. Ты наглая и нахальная. Иди отсюда!» Тетя Люба выругалась и ушла. А потом послышались шаги. Мы подумали, что недобрая соседка зачем-то вернулась, но это была Анюта. Приехала из области и как всегда привезла мешок еды. На столе стали появляться мешочки и кульки, консервные банки, хлеб, коржики, баранки. И вдруг к нам ворвалась тетя Люба, бросилась к столу и заявила: «Из всего того, что здесь на столе, есть и моя доля! А как же? Кто тебя, деточка, устроил в области? Кто тебя направил? Кто тебя с нашей родственницей свел и почему она тебя так хорошо опекает? Не пора ли начать расплачиваться?» Мы думали, что Анюта начнет оправдываться, а она улыбнулась, села на лавку и сказала: «Устала с дороги». Это она нам сказала, а не соседке. Но к ней она тоже обратилась: «Вы, тетя Люба, идите домой. Отсыпьте сахару, возьмите буханку хлеба и идите. Мы вам ничего не должны. Ваша родственница Вера Федоровна всего через неделю вышибла меня из своего предприятия. Вытолкала на улицу и сказала, чтобы я перед ней больше не появлялась. Почему? Заподозрила в краже. А когда убедилась, что напрасно, не захотела извиняться и выбросила меня. Вот вам и благодетельница! С того дня я работаю самостоятельно, сама торговлю постигла и связи нашла. Идите, тетя Люба, и грех вам нас упрекать!» Тетя Люба была ошеломлена, узнав, каковы в действительности отношения ее родственницы и нашей Анюты. Схватив буханку хлеба, она молча удалилась и больше к нам не приходила. Нахальная гримаса на ее лице сменилась растерянностью. Жила она плохо, бедно. Осенью 1946 года, когда повысились пайковые цены, она стала жить еще хуже. Ходила потерянная, подавленная, ни с кем не разговаривала. В начале 1947 года тетя Люба повесилась. Детей у нее не было, хотя она была моложе Николая Егоровича на пятнадцать лет. И дом ее стоял пустой. Вот такая беда постигла эту семью. Впрочем, в сороковые годы беда часто приходила к людям.