- Мы и так достаточно посмотрели, - согласился я. - Проголодалась?
Уже было половина четвертого, но в отеле «Шериатт» время ничего не значило. Мы поднялись в мой номер на двенадцатом этаже безликого, огромного суетливого небоскреба и заказали вина и салат из авокадо с креветками в комнату. Алисия лениво развалилась в одном из кресел и слушала, как я звоню Кенту Вагнеру.
- Понимаешь ли ты, - резко спросил он, - что все, черт его дери, население Северной Америки проезжает через Вашингтон и что список сданных домов может оказаться длиннее моста через Потомак?
- Надо искать дом без тыкв, - сказал я.
- Что?
- Ну, если бы ты был похитителем, стал бы ты вырезать рожицы на тыквах и выставлять их на порог?
- Думаю, нет. - Он еле слышно хмыкнул. - Это же англичанином надо быть, чтобы додуматься до такого.
- Ага, - отозвался я. - Сегодня вечером я буду в «Шериатте», а завтра на скачках, если я вам нужен.
- Понял.
Я позвонил в «Либерти Маркет», но в Лондоне ничего особенного не произошло. Коллективное возмущение членов Жокейского клуба висело голубым туманом над Портмен-сквер, сэр Оуэн Хиггс уехал на уикэнд в Глостершир, Хоппи из «Ллойдз», как говорили, весело улыбается, словно советует всем страховаться от похищения, чего Жокейский клуб не сделал. А кроме этого, ничего.
Принесли еду, и мы съели всего где-то весом с жокея, затем Алисия отодвинула тарелку и, глядя на свой бокал с вином, сказала:
- Думаю, настало время решать.
- Только для тебя, - мягко сказал я. - Да или нет.
По-прежнему не поднимая глаз, она спросила:
- А если… нет… это будет принято?
- Будет, - серьезно ответил я.
- Я… - она глубоко вздохнула, - я хочу сказать «да», но я чувствую… - Она осеклась, затем начала снова:
- Со времени похищения… мне кажется, что я не хочу… я думала о поцелуях, о любви - и ничего… Я пару раз выезжала вместе с Лоренцо, и он хотел поцеловать меня… его губы показались мне резиновыми. - Она настороженно посмотрела на меня, желая, чтобы я понял. - Много лет назад я была страстно влюблена, мне тогда было восемнадцать. Но любовь не пережило и лета. Мы просто оба выросли. Но я знаю, на что это похоже, знаю, что я должна ощущать, чего я должна хотеть… а сейчас этого чувства нет.
- Алисия, милая… - Я встал и подошел к окну, понимая, что для этой битвы у меня сил не хватит. Ведь есть предел самоконтролю, и сейчас я сам желал теплоты.
- Я правда искренне люблю тебя, - сказал я и понял, что голос мой вдруг стал на октаву ниже.
- Эндрю! - Она вскочила и подошла ко мне. Заглянула мне в лицо и, несомненно, увидела в нем непривычную беззащитность.
- Ладно, - сказал я с вымученной легкостью и изобразил улыбку. Эндрю - неколебимая опора…
- Время есть. Выигрывай скачки. Ходи по магазинам. Машину водишь?
Она кивнула.
- На это всегда требуется время, - сказал я. Я обнял ее и поцеловал в лоб. - Когда резина снова станет губами, скажи мне.
Она припала головой к моему плечу и прижалась ко мне, ища помощи, как прежде. На самом деле это мне сейчас нужны были объятия, ласка и любовь.
Она скакала на следующий день - звезда на собственном небосводе.
Ипподром шумел, толпа напирала, крики, пари, приветствия. Трибуны были забиты. Чтобы добраться до чего-нибудь, приходилось буквально промыливаться сквозь толпу. Мне поставили штамп на руку, проверили, записали фамилию и поставили галочку. И Эрик Рикенбакер деловито пригласил меня на свой самый замечательный день в этом году.
В президентской гостиной, недавно до того пустой, что в ней аж эхо гуляло, теперь было полным-полно восторженно щебечущих гостей. Звенел в бокалах лед, туда-сюда ходили официантки с серебряными подносиками, а на огромном столе стояло крабовое печенье для любителей.
Там был и Паоло Ченчи вместе с четой Гольдони и Луккезе. Все они сидели за одним столом, и вид у них был взволнованный. Я взял с подноса бокал вина и подошел к ним поздороваться и пожелать всего наилучшего.
- Брунеллески лягнул конюха, - сказал Паоло Ченчи.
- Это плохо или хорошо?
- Никто не знает, - ответил он.
Я проглотил смешок.
- Как Алисия?
- Волнуется куда меньше, чем остальные.
Я окинул взглядом лица остальных - Луккезе был страшно напряжен, Бруно Гольдони хмурился, вчерашний румянец Беатриче угас.
- Это ее работа, - сказал я.
Они предложили мне сесть к ним за стол, но я поблагодарил и пошел прочь. Я был слишком взбудоражен, чтобы сидеть с ними.
- Есть новости из Лондона? - шепнул мне на ухо Рикенбакер, проходя мимо.
- Утром ничего не было.
Он прищелкнул языком в знак сочувствия.
- Бедный Морган. Он должен был бы сидеть здесь. А вместо этого… Он задумчиво пожал плечами и пошел прочь к новым гостям, целуя щеки, похлопывая по плечам, приветствуя сотни друзей.
Вашингтонские международные скачки становились мировой новостью. Бедный Морган, будь он здесь, никто и внимания не обратил бы.
Большую скачку отложили примерно до девяти-десяти, весь же день заняли приятные хлопоты, подготовка. Доллары так и текли в тотализатор, а проигравшие билеты заполняли мусорные ящики.