1984

Конечно, само по себе это и не открытие. Даже в тот момент Уинстон не мог представить, чтобы люди, попавшие под чистку, на самом деле совершили преступления, в которых их обвиняли. Но сейчас перед ним лежало железобетонное доказательство, фрагмент отмененного прошлого, который был подобен ископаемой кости, извлеченной из не соответствующего ей слоя и разрушающей тем самым геологическую теорию. Вполне достаточно, чтобы разнести Партию в клочья, если можно было бы обнародовать этот документ и объяснить его значение.

Он сразу же приступил к работе. Увидев фотографию и осознав, на что она указывает, он прикрыл снимок другим листом бумаги. К счастью, когда он разворачивал рулон с бумагами, текст находился вверх ногами по отношению к телеэкрану.

Он положил блокнот для заметок на колени и отодвинулся на стуле как можно дальше от телеэкрана. Сохранять невозмутимое выражение лица нетрудно, и даже дыхание при некотором усилии поддается контролю, но как контролировать биение сердца, ведь телеэкран достаточно чувствителен, чтобы регистрировать пульс. Он подождал, по своим расчетам, минут десять, мучаясь страхом, как бы нечаянное происшествие – случайный сквозняк, поднявший бумаги со стола, например, – не выдало его. Затем, больше не открывая снимок, он бросил его в канал памяти вместе с другими ненужными бумагами. И, вероятно, уже через минуту фотография превратилась в пепел.

Это было лет десять-одиннадцать назад. Сегодня он, скорее всего, сохранил бы ее. Любопытно, но сам факт того, что он держал ее в руках, тогда воспринимался по-другому, чем сейчас, когда и само фото, и зафиксированное на бумаге событие остались лишь как воспоминание. Интересно, подумал он, действительно ли, власть Партии над прошлым стала менее сильной, потому что одно уже не существующее доказательство КОГДА-ТО существовало?

Представим: если бы сегодня удалось каким-то образом воскресить снимок из пепла, он даже не являлся бы доказательством. Тогда, когда он сделал открытие, Океания больше не находилась в состоянии войны с Евразией, и наверное, трое мертвецов предавали свою страну, сотрудничая с агентами Истазии. С тех пор все менялось несколько раз: два, три – он точно не помнил. Весьма вероятно, что признания переписывались и переписывались, пока исходные факты и даты не перестали иметь ни малейшего значения. Прошлое не просто изменялось, оно изменялось постоянно. И что более всего угнетало его, словно ночной кошмар, так это то, что он никогда не мог ясно понять, какой смысл в этом грандиозном обмане. Сиюминутные выгоды от фальсификации прошлого очевидны, но долговременные мотивы скрыты во мраке. Он снова взял ручку и написал:

Я понимаю КАК. Я не понимаю ЗАЧЕМ.

Он задумался, как делал много раз до этого, не сумасшедший ли он сам. Может быть, сумасшедший – это просто тот, кто находится в меньшинстве. Когда-то признаком безумия считалось думать, будто Земля вращается вокруг Солнца; сегодня – верить в то, что прошлое нельзя изменить. А что если он ОДИН верит в это, тогда он и есть сумасшедший? Но мысль о том, что он сумасшедший, не так уж сильно тревожила его: ужаснее всего было думать, что он мог ошибаться.

Он взял детский учебник по истории и вгляделся в портрет Большого Брата, красовавшийся на фронтисписе. Гипнотизирующий взгляд ввинчивался в твои глаза. Казалось, словно огромная сила давит на тебя – что-то проникающее под череп, топчущее твой мозг, борющееся с твоими принципами и убеждающее тебя отрицать то, о чем говорят твои органы чувств. Так Партия объявит, что дважды два – пять, и тебе придется в это поверить. В том, что она рано или поздно сделает это, сомневаться не стоило: сама логика ее власти требовала такого заявления. Ее философия подразумевала отрицание не только ценности опыта, но и само существование внешней реальности. Самое глупое мракобесие подавалось как здравый смысл. И более всего ужасало не то, что тебя убьют за инакомыслие, а то, что они могут быть правы. К примеру, откуда нам знать, что дважды два – четыре? Или о том, как работает сила притяжения? Или о том, что прошлое неизменно? А если и прошлое, и внешний мир существуют лишь в нашем мозгу, и если мозгом можно управлять, то что тогда?

Нет! Откуда-то изнутри поднялось мужество. Непонятно, по какой ассоциации, но в его памяти всплыло лицо О’Брайена.

С большей определенностью, чем раньше, он знал: О’Брайен на его стороне. Он писал свой дневник для О’Брайена – да, ДЛЯ О’Брайена: словно нескончаемое письмо, которое никто не прочитает, но которое предназначено конкретному человеку и поэтому обретает особую окраску.