1984

Он неспешно поднялся со стула и пошел к ним по ковру, заглушающему звук шагов. Атмосфера некой официальности, окружавшая его, исчезла вместе со словами новодиалекта, но лицо было угрюмее, чем обычно, словно он недоволен, что его побеспокоили. Ужас, испытываемый Уинстоном, на мгновенье сменился приступом простого смущения. Он подумал, что, возможно, допустил глупую ошибку. С чего он на самом деле взял, будто О’Брайен – политический заговорщик? Только быстрый взгляд и одна выразительная фраза, а кроме этого, тайные соображения, опирающиеся на сон. Он не мог даже отступить и притвориться, будто пришел лишь забрать словарь, потому что как тогда объяснить присутствие Джулии? Проходя мимо телеэкрана, О’Брайен, казалось, вдруг о чем-то вспомнил. Он остановился, наклонился в сторону и нажал кнопку на стене. Раздался резкий щелчок. Голос оборвался.

Джулия тихонько вскрикнула, сдавленно выразив удивление. Даже Уинстон, охваченный приступом паники, был столь озадачен, что не сумел придержать язык.

– Вы можете его выключать! – воскликнул он.

– Да, – ответил О’Брайен, – мы можем его выключать. У нас есть такая привилегия.

Сейчас он стоял прямо перед ними. Его мощная фигура точно нависала над парочкой, и выражение его лица было по-прежнему непроницаемым. Он ждал, и вроде бы сердито, пока Уинстон заговорит, но о чем? Даже сейчас О’Брайен все еще казался просто занятым человеком, который раздраженно интересуется, зачем его отвлекли от важных занятий. Все молчали. После выключения телеэкрана в комнате повисла мертвая тишина. Секунды тянулись невероятно долго. Уинстон с трудом, но продолжал смотреть прямо в глаза О’Брайену. Затем вдруг мрачное выражение лица хозяина квартиры сменилось неким предчувствием улыбки, которая вот-вот появится. Характерным движением О’Брайен поправил очки на носу.

– Я скажу или вы начнете? – спросил он.

– Я скажу, – быстро ответил Уинстон. – Эта штука и вправду выключена?

– Да, все выключено. Мы одни.

– Мы пришли сюда, потому что…

Он замолчал, впервые осознавая, насколько неясны его мотивы. В действительности он сам не знал, какую помощь ждет от О’Брайена, а потому трудно объяснить, зачем он пришел сюда. Он продолжил, понимая, что любые слова, сказанные им, прозвучат неубедительно и вычурно:

– Мы считаем, что существует заговор, что-то вроде секретной организации, борющейся с Партией, и что вы имеете к ней отношение. Мы хотим вступить в нее и работать на нее. Мы враги Партии. Мы не верим в принципы Ангсоца. Мы мыслепреступники. А еще мы прелюбодеи. Я говорю это вам потому, что мы хотим быть честными с вами. Если вы желаете, чтобы мы еще в чем-то признались, то мы готовы.

Он прервался и бросил взгляд через плечо, поскольку ему показалось, будто открылась дверь. И точно: без стука вошел маленький желтолицый слуга. Уинстон увидел, что он несет поднос с графином и бокалами.

– Мартин – один из нас, – буднично заметил О’Брайен. – Несите напитки сюда. Ставьте их на круглый стол. Стульев хватает? Тогда мы можем присесть и поговорить с комфортом. Несите и себе стул, Мартин. У нас дело. Следующие десять минут вы не слуга.

Маленький человечек сел на стул – довольно непринужденно, но все еще с видом слуги – слуги, наслаждающегося оказанной ему привилегией. Уинстон взглянул на него уголком глаза. Ему пришло в голову, что этот человек всю свою жизнь играет роль и что даже сейчас он опасается и не хочет сбрасывать привычную маску. О’Брайен взял графин за горлышко и наполнил бокалы темно-красной жидкостью. В голове Уинстона вспыли смутные воспоминания о том, как давным-давно он видел то ли на стене, то ли на заборе огромную бутылку из электрических огней, которые перемещались туда-сюда и будто выливали содержимое в бокал. Сверху жидкость казалась почти черной, а в графине она рубиново мерцала. Запах был кисло-сладким. Он видел, как Джулия поднимает бокал и с откровенным любопытством вдыхает его аромат.

– Это называется вином, – пояснил О’Брайен с легкой улыбкой. – Вы наверняка читали о нем в книгах, не сомневаюсь. Однако боюсь, что члены Внешней партии видят его крайне редко. – Его лицо снова стало серьезным, и он поднял бокал. – Думаю, нам следует для начала выпить за здоровье. За здоровье нашего вождя, за Эммануэля Гольдштейна.

Уинстон с энтузиазмом взялся за бокал. Он читал о вине и мечтал о нем. Оно, подобно стеклянному пресс-папье и наполовину забытым стишкам Чаррингтона, принадлежало к исчезнувшему, романтичному прошлому, к былым временам, как он любил называть этот период в своих тайных размышлениях. По каким-то причинам он всегда думал, что вино очень сладкое на вкус, как варенье из ежевики, и сразу же ударяет в голову. Но, сделав глоток, он явно разочаровался. Правда состояла в том, что после многих лет употребления джина, он почти не чувствовал вкуса вина. Он поставил пустой бокал на стол.

– То есть такой человек – Гольдштейн – существует? – спросил он.

– Да такой человек существует, и он жив. А где он, этого я не знаю.

– А заговор, организация? Это правда? Разве это не выдумка полиции мыслей?