1984

Уинстон внезапно ощутил тишину, как ощущаешь появление нового звука. Ему показалось, что Джулия в последние несколько минут совершенно неподвижна. Она лежала на боку, обнаженная до пояса, подложив свою руку под щеку; темный локон опустился на глаза. Ее грудь медленно и мерно поднималась и опускалась.

– Джулия.

Молчание.

– Джулия, ты не спишь?

Молчание. Она уснула. Он закрыл книгу, осторожно положил ее на пол, лет и прикрыл одеялом их обоих.

Он лежал неподвижно и думал, что не знает главного секрета. Он понимал КАК, но не понимал ЗАЧЕМ. Глава I, равно как и глава III, не содержали ничего нового для него, они просто систематизировали ту информацию, которой он уже обладал. Но, прочитав книгу, он понял лучше, чем раньше, что он не сумасшедший. Само пребывание в меньшинстве, даже в единственном числе, не делает тебя безумцем. Существует правда и неправда, и если ты цепляешься за правду вопреки тому, что утверждает весь мир, ты не сумасшедший. Желтый луч заходящего солнца пробрался через окно и упал на подушку. Уинстон закрыл глаза. Солнце на его лице и прикосновение гладкого женского тела погрузили его в какое-то безмятежное, спокойное и сонное состояние. Он в безопасности, все в порядке. Засыпая, он пробормотал: «Здравомыслие не статистическое понятие»; и ему показалось, что это замечание содержит очень глубокую мысль.

*****

Он проснулся с ощущением того, что проспал очень долго, но взгляд в сторону старомодных часов подсказал, что еще только двадцать тридцать. Он еще немного подремал; затем из двора донесся привычный грудной голос:

Ах, эти безнадежные и давние мечтанья,
Они прошли, как тот апрельский день.
Но голос твой вновь пробудил воспоминанья,
На сердце опустив надежды тень!

Похоже, глупая песенка, все еще популярна. Несется отовсюду. Пережила даже Песню ненависти. От звуков пения проснулась Джулия, она сладко потянулась и встала с кровати.

– Я проголодалась, – сказал она. – Давай кофе сварим. Черт! Плитка погасла, и вода холодная. – Она подняла керосинку и потрясла ее. – Керосин кончился.

– Думаю, можно попросить у старика Чаррингтона.

– Самое интересное, я была уверена, что керосинка заправлена. Надо одеться, – добавила она. – Похоже, холодает.

Уинстон тоже встал и оделся. Между тем неустанный голос продолжал:

Все говорят, что время лечит,
Все говорят, что можно все забыть;
Но стоит вспомнить твои сладки речи,
И сердце будет долго-долго ныть!

Застегивая ремень комбинезона, он подошел к окну. Солнце, должно быть, опустившись за дома, уже больше не освещало двор. Каменные плиты были мокрыми, словно их только что вымыли, ему казалось, будто и небо тоже помыли: свежее и чистенькое, оно голубело между труб. Женщина без устали маршировала туда-сюда и, закупоривая и раскупоривая рот, то пела, то замолкала, вешая при этом пеленки, которых становилось все больше и больше. Ему стало интересно, зарабатывает ли она стиркой на жизнь или просто делает это ради двадцати-тридцати внуков. Джулия подошла к нему и встала рядом; и они вместе, охваченные каким-то очарованием, разглядывали крепкую фигуру внизу. Он смотрел, как женщина характерным для нее движением протянула мощные руки к веревке, отклячив огромные ягодицы, и вдруг впервые подумал, что она прекрасна. Никогда раньше ему и в голову не приходило, что тело пятидесятилетней женщины, раздувшееся от чудовищного количества родов, потом огрубевшее и окостеневшее от тяжелой работы, сделавшееся плотным, как перезревшая репа, может быть прекрасным. Но это было именно так, и он подумал: «А почему бы и нет?» Крепкое, бесформенное тело, подобное гранитной глыбе, с шершавой красной кожей, которое похоже на девичье ровно так же, как шиповник на розу. Почему плод нужно ставить ниже цветка?

– Она прекрасна, – пробормотал он.

– Да у нее бедра не меньше метра в обхвате, – сказала Джулия.

– У нее своя красота, – ответил Уинстон.