1984

Открылась дверь, и ввели еще одного арестанта, при виде которого Уинстон испытал холодный ужас. Обычный человечек с недобрым лицом, может быть, какой-то механик или техник. Поражало, однако, насколько изможденным выглядело это лицо – будто череп. Из-за худобы рот и глаза казались огромными, и эти глаза наполняла убийственная, неутолимая ненависть.

Новичок уселся на скамью чуть поодаль от Уинстона. Тот больше не смотрел на него, но измученное, похожее на череп лицо так его поразило, что по-прежнему стояло у него перед глазами. Вдруг он догадался, в чем дело. Этот человек умирает от голода. Уинстону показалось, что та же мысль одновременно пришла и всем остальным в камере. По всей скамье прошло легкое шевеление. Человек без подбородка все бросал беглые взгляды на кощея, виновато отворачивался и снова смотрел, словно не мог противиться соблазну. В конце концов он заерзал на скамье, встал, пересек камеру, нелепо переваливаясь, сунул руку в карман и протянул кощею грязноватый кусочек хлеба.

Из телевида раздался гневный, оглушительный рев. Человек без подбородка в ужасе отпрыгнул. Кощей быстро убрал руки за спину, словно демонстрируя всем вокруг, что отказывается принять дар.

– Бамстед! – ревел голос. – Номер две тысячи семьсот тринадцать, Бамстед Дж.! Хлеб на пол!

Человек без подбородка уронил хлеб.

– Стоять на месте лицом к двери, – продолжал голос. – Не двигаться.

Человек без подбородка послушно выполнил приказ. Его щеки-мешочки неконтролируемо дрожали. Лязгнула дверь, молодой офицер вошел и отступил в сторону, пропуская невысокого, коренастого охранника с широченными плечами и мускулистыми руками. Тот встал напротив человека без подбородка и по сигналу офицера нанес сокрушительный удар в челюсть. Уинстону показалось, что арестант пролетел несколько метров по воздуху, прежде чем приземлиться возле унитаза. Несколько секунд он лежал оглушенный – изо рта и из носа бежали струйки крови. Потом тоненько застонал, скорее даже пискнул, перекатился и поднялся на четвереньки. С потоком крови и слюны изо рта у него вывалились половинки сломанного зубного протеза.

Арестанты сидели неподвижно, положив руки на колени. Человек без подбородка вскарабкался на свое место. Половину его лица занимал багровеющий кровоподтек. Распухшие губы превратились в бесформенную, вишневого цвета массу с чернеющим посередине отверстием. Время от времени кровь капала на комбинезон. Взгляд серых глаз все перепрыгивал с лица на лицо, еще более виновато, чем прежде, – словно человек без подбородка силился понять, насколько остальные презирают его за только что пережитое им унижение.

Дверь снова открылась. Едва заметным жестом офицер указал на кощея.

– В сто первую, – сказал он.

Уинстон услышал судорожный вздох, и по скамье будто пробежала дрожь. Вызванный арестант упал на колени, молитвенно сжимая руки.

– Товарищ офицер! – завопил он. – Не уводите меня туда! Разве я еще не все вам рассказал? Что еще вы хотите знать? Я во всем, во всем сознаюсь! Просто скажите, в чем, и я сразу сознаюсь. Подпишу любую бумагу, любую! Только не в сто первую!

– В сто первую, – сказал офицер.

Лицо арестанта и без того очень бледное приобрело какой-то совсем нечеловеческий зеленоватый оттенок.

– Делайте со мной что хотите! – кричал он. – Которую неделю голодом морите. Так добейте уже. Застрелите. Повесьте. Дайте двадцать пять лет. Кого еще я должен вам выдать? Просто назовите, я скажу все, что захотите. Мне плевать, кто это и что вы с ними сделаете. У меня жена и трое детей. Старшему и шести нет. Забирайте их, перережьте им горло у меня на глазах, я буду стоять и смотреть. Только не в сто первую!

– В сто первую, – сказал офицер.

В панике арестант переводил глаза с одного лица на другое, словно надеясь отправить кого-то вместо себя. Наконец его взгляд остановился на человеке без подбородка. Он выкинул вперед тощую руку.

– Вот его, его вам надо, не меня! – закричал он. – Вы бы слышали, что он говорил, когда ему рожу разбили! Дайте мне шанс, я все расскажу как есть. Это он против Партии, а не я!

Охранники выступили вперед. Голос арестанта сорвался на визг.

– Вы не слышали! – твердил он. – У вас телевид поломался. Его берите, его, не меня!

Двое крепких охранников подхватили его под руки, но он вырвался, нырнул вперед, вцепился в металлические ножки скамьи и завыл – уже без слов, как животное. Охранники схватили его и попытались отцепить, но он держался на удивление крепко. Секунд двадцать они сосредоточенно тянули. Арестанты сидели тихо, сложив руки на коленях, глядя прямо перед собой. Вой прекратился: кощею хватало дыхания лишь на то, чтобы цепляться. Вдруг снова раздался крик – на этот раз крик боли: это охранник ударом кованого сапога сломал кощею пальцы на руке. Его рывком подняли на ноги.

– В сто первую, – повторил офицер.

Арестанта вывели. Он шел, шатаясь, опустив голову, держась здоровой рукой за сломанную. Воля к сопротивлению у него иссякла.