1985, Напролом

- Да, я тоже так думаю. А утром первым делом отсоединю его.

Мы принялись натягивать начерненную углем веревку через дорожку на уровне колена, когда услышали, как вдалеке завелась машина Грейвса.

- Нашел! - сказал Бобби и улыбнулся. - Кстати, телефона-автомата в том переулке нет. Ты в курсе?

Мы закончили устанавливать свою примитивную сигнализацию и, зевая, вернулись в дом, чтобы поспать еще пару часов. Когда я лег в постель, подумал, что вот так и начинается семейная вражда, которая потом тянется веками, как между Аллардеками и Филдингами, а на уровне наций может обернуться политическими и религиозными преследованиями, и постепенно превращается в привычку, предрассудок, разрушительную ненависть, вошедшую в привычку. «Что ж, - насмешливо подумал я, - начнем с себя. Надо заставить свое подсознание полюбить Аллардеков. Ведь теперь моя сестра - одна из них, помоги ей бог».

А утром людская злоба снова подняла свою уродливую голову.

Телефон зазвонил в половине девятого. Трубку снял я, потому что Бобби был на Поле с лошадьми, а Холли опять тошнило. Это был торговец кормами, который со своим безупречным итонским произношением сообщил мне, что он снова получил номер «Ежедневного знамени».

- Только что нашел ее у двери, - сказал он. - Газета сегодняшняя, за понедельник. И в ней еще одна заметка, обведенная красным карандашом.

- А… а что в ней говорится? - спросил я с упавшим сердцем:

- Я думаю… ну… если она вам нужна, приезжайте и заберите ее. Она длиннее, чем в прошлый раз. И тут фотография Бобби.

- Сейчас приеду.

Я поехал к нему в машине Холли. Торговец, как и в прошлый раз, был у себя в офисе. Он молча вручил мне газету, и я с растущей тревогой увидел фотографию, на которой Бобби выглядел ухмыляющимся идиотом, и заметку в «Частной жизни». "На Робертсона (Бобби) Аллардека (32 года) продолжают сыпаться денежные неурядицы. Он все еще содержит нескольких скаковых лошадей в некогда полных конюшнях в Ньюмаркете, принадлежавших его деду. Местные торговцы угрожают ему подать в суд за неоплату счетов. Бобби пытается заверить владельцев оставшихся лошадей, что беспокоиться не о чем, хотя торговец кормами прекратил поставки. Чем-то все это кончится? «Денежный мешок» Мейнард Аллардек (50 лет) на помощь не явится. Он зол на Бобби за неудачную женитьбу.

Мейнард, как известно, добивается рыцарского титула и потому все деньги тратит на благотворительность. А каково мнение несчастного Бобби? Это непечатно. Ждите новых сообщений на этой полосе".

- Ну если Бобби не подаст в суд за клевету, - заметил я, - это сделает его отец.

- Клевета тем хуже, чем больше в ней правды, - сухо заметил торговец и добавил:

- Скажите Бобби, что его кредит по-прежнему действителен. Я передумал. Он всегда платил мне регулярно, хотя и задерживал оплату. И я не желаю, чтобы мною манипулировала какая-то дрянная газетенка. Так что скажите Бобби, что я буду снабжать его кормами, как раньше. Пусть передаст это своим владельцам.

Я поблагодарил его, вернулся в дом Бобби и еще раз перечитал статейку за чашкой кофе на кухне. Подумал немного и позвонил торговцу формами.

- Скажите, - спросил я, - вы кому-нибудь говорили, что собираетесь прекратить поставлять корма Бобби?

- Я говорил об этом самому Бобби. - Он тоже призадумался. - Больше никому.

- Точно?

- Совершенно точно.

- Вы не говорили ни своему секретарю, ни домашним?

- Должен признаться, в пятницу я был очень встревожен и хотел немедленно получить свои деньги, но подслушать, как я говорил об этом Бобби, никто не мог, в этом я уверен. По пятницам мой секретарь приходит только в одиннадцать, а офис у меня не в доме, а в пристройке, вы сами видели. Так что могу вас заверить, что, когда я звонил ему, этого никто не слышал.

- Ну спасибо, - сказал я.

- Так что информация могла просочиться только через Бобби, - настойчиво сказал он.

- Да, пожалуй, вы правы. Положив трубку, я решил прочесть «Ежедневное знамя» от корки до корки. До сих пор это не приходило мне в голову - но вдруг мне удастся найти какое-то объяснение тому, с чего эта газетенка вдруг взъелась на совершенно безобидного человека и старается его разорить.

Я обнаружил, что «Знамени» вообще свойствен высокомерный и пренебрежительный тон, что основное его содержание составляют насмешки и издевки и что, прочитав его, человек должен исполниться воинственности, злобы и обиды на весь мир.

Любое происшествие, которое позволяло выставить кого-то в дурном свете, приветствовалось. Похвалы же - отнюдь. «Снижение» сделалось своего рода искусством. Например, женщина, сколь бы преуспевающей и замечательной она ни была, никогда ничего не «говорила»: она могла «прочирикать», «пискнуть» или «простонать». Мужчина же либо «прогремит», либо «прошипит», либо «проскулит».