1994, Дикие лошади

- Никто не спасет Ивонн, - с сожалением сказал я, - но никто не забудет этот крик.

Мы сняли эту жестокую казнь, но без всяких ужасов, любимых авторами триллеров. Мы не показали ни черного от удушья лица, ни вываливающегося языка. Я сказал Ивонн, что она должна неистово дергаться, когда мы будем подтягивать ее вверх за запястья, но снимали мы ее только от захлестнутой веревкой шеи до ступней, пытающихся в безумной надежде дотянуться до уходящей из-под них опоры. Одна из белых туфелек свалилась. Мы обратили объектив камеры на эту туфельку, на тень последних судорожных движений Ивонн, плясавшую на беленой стене, на рассыпанный жемчуг, на сломанную сережку, упавшую в солому прямо под босой ногой.

Сняв все это, я спустил ее на пол и с благодарностью обнял, объявив ей, что она была восхитительна, потрясающа, великолепна, выразительна, что она могла бы сыграть безумную Офелию и что я, несомненно, устрою ее появление в «Сегодня в кадре» (как это и вышло впоследствии).

С самого начала я планировал снимать повешение отдельно от личности убийцы, просто на тот случай, если впоследствии замысел фильма претерпит радикальные изменения в этом вопросе. Снимая убийство и убийцу по отдельности, можно было поставить на другом конце веревки кого угодно. Однако в тот день я предложил Сибберу выучить несколько фраз убийцы, и после обеда он появился на сцене, имея о них самое расплывчатое представление и в то же время непрерывно дымя длинной сигарой и отпуская сочным баритоном неуместные шутки.

Он похлопал Ивонн по заду. Старый шут гороховый, подумал я и начал превращать его в обезумевшего от страсти и ярости быка.

Я велел ему занять положение в той секции стойла, где размещались ясли, и дал ему пепельницу, чтобы он не подпалил солому. Ивонн мы поставили так, что ее белое платье, находясь на краю кадра и из-за близости к камере не в фокусе, тем не менее обозначало ее присутствие.

Монкрифф, сосредоточившийся на освещении, опустил на один из прожекторов прозрачный голубой щиток. Он посмотрел в окуляр камеры и улыбнулся. Я посмотрел тоже. Вот оно. Актер моргал, скучал, ждал, пока мы закончим возиться, но световой эффект уже давал понять, что Сиббер вполне может оказаться виновным.

Сиббер, описанный у Говарда, был столпом Жокейского клуба, честным человеком, несчастной жертвой обстоятельств. Неохотно, склоняясь перед волей кинокомпании, Говард согласился допустить (небольшой!) роман между женой Сиббера (Сильвой) и персонажем Нэша Рурка. С такой же неохотой он дал согласие на то, чтобы Сиббер преследовал Нэша за предполагаемое убийство его (Нэша) жены Ивонн. Говард все еще не знал, что это сам Сиббер убил ее. У меня опять будут проблемы с Говардом. Ничего нового.

С моей точки зрения, именно личность Сиббера находилась в центре событий фильма. Сиббер, как я видел его, был человеком, по рукам и ногам связанным своим положением в обществе, человеком, которого воспитание, богатство, классовые предрассудки превратили в истинного пуританина, неспособного любить и не располагающего к любви. И потому Сиббер не может допустить, чтобы его поставили в неловкое положение, не может вытерпеть того, что жена отвергла его ради любовника, не может позволить официантам услышать, как жена насмехается над ним. Сиббер ожидает, что люди будут делать то, что он прикажет. Он, в конце концов, привык, чтобы к нему относились уважительно.

И все же в глубине своего существа Сиббер был человеком чувствительным и страстным. Сиббер повесил Ивонн в порыве неконтролируемой ярости, когда она посмеялась над его попыткой взять ее силой. И после, напуганный тем, что сделал, не в силах посмотреть в лицо своей вине, Сиббер преследует Нэша с манией, переходящей в паранойю. И в конце концов Сиббер полностью душевно уничтожен, когда Нэш после множества попыток понимает, что единственный способ одолеть своего преследователя - это обрушить на него град сочувственных насмешек. В итоге Сиббер впадает в кататоническую шизофрению.

Я смотрел на Сиббера-актера и размышлял, как мне отыскать в нем Сиббера-мужчину.

В этот день я начал с того, что вдребезги разбил его самодовольство и заявил ему, что он не знает, что такое вожделение.

Он был возмущен.

- Конечно, знаю.

- Вожделение, которое я желаю увидеть, должно быть неконтролируемым. Оно вне контроля, оно бешеное, неистовое, яростное, безрассудное. Оно убийственно.

- И вы хотите, чтобы я сыграл все это?

- Нет, не хочу. Я не думаю, что вы это сможете. Я не думаю, что у вас есть навыки. Я не думаю, что вы достаточно хороший актер.

Сиббер застыл. Он затушил окурок сигары. И в этот день он выдал перед камерой такое понимание вожделения, что оно заставляло прочувствовать его неукротимую страсть и пожалеть его, даже когда он убил женщину за насмешку над его чувством.

Ему никогда больше не стать заносчивым актером-только-что-с-картинки.

- Я вас ненавижу, - сказал он.

Люси возилась с коробками, когда я, вернувшись в отель, вошел в гостиную и оставил дверь приоткрытой.