1994, Дикие лошади

Горе Доротеи было столь глубоким и сокрушительным, что я испугался. Едва она увидела меня, как из ее глаз потекли слезы, бесконечные безмолвные слезы, без рыданий или стонов: это была уже не боль, а безграничная скорбь, скорбь как по прошлым, так и по нынешним потерям.

Я ненадолго приобнял ее, а потом просто взял ее руку и сидел так, пока она не нашарила другой рукой лежавший на кровати платок и не утерла нос.

- Томас…

- Да, я знаю. Мне так жаль.

- Он хотел мне только хорошего. Он был добрым сыном.

- Да, - ответил я.

- Я не всегда понимала его…

- Не вините себя, - сказал я.

- Но я виню. Я ничего не могу поделать. Я должна была позволить ему увезти меня сразу же после смерти Валентина.

- Нет, - сказал я. - Перестаньте, милая Доротея. Вы ни в чем не виноваты.

- Но почему? Почему кому-то понадобилось убивать моего Пола?

- Полиция выяснит это.

- Я не могу перенести это. - Снова потекли слезы, не давая ей говорить.

Я вышел из палаты и попросил медсестер, чтобы Доротее дали успокоительное. Ей уже давали, и больше нельзя без разрешения врача, ответили они.

- Тогда спросите у доктора, - раздраженно потребовал я. - Ее сын убит. Она чувствует себя виноватой в этом.

- Виноватой? Почему?

Это было слишком трудно объяснить.

- К утру ей будет очень плохо, если вы не сделаете что-нибудь.

Я вернулся к Доротее, думая, что зря потратил на них слова, но десять минут спустя в палату быстрым шагом вошла одна из медсестер и сделала Доротее укол, от которого та почти тут же уснула.

- Это удовлетворит вас? - спросила меня медсестра с оттенком сарказма.

- Как нельзя лучше.

Я покинул больницу и помог своему шоферу отыскать дорогу к дому профессора Дерри. За вечернюю работу водителю платили полторы ставки, и он сказал, что не будет торопить меня с возвращением домой.

Ушедший на пенсию профессор Дерри отнюдь не купался в роскоши. Жил он на первом этаже многоэтажного дома, поделенного по горизонтали на множество квартир. Сам он, как оказалось, занимал квартиру, состоявшую из рабочего кабинета, спальни, ванной и кухоньки в отделенном ширмой алькове; все было маленьким и мрачным из-за обилия темного дерева, этакая келья ученого старца, живущего на скудные средства.

Профессор был сед, сутул и хрупок, но его глаза и его мышление были пронзительно ясными. Он жестом пригласил меня в свой кабинет, усадил на деревянный стул с подлокотниками и спросил, чем может быть полезен.

- Я пришел за сведениями о ножах.

- Да-да, - перебил он, - вы это сказали по телефону.

Я оглянулся, но в комнате телефона не увидел. Телефон - платный - был установлен в подъезде, и профессор делил его с верхними жильцами.

Я спросил:

- Если я покажу вам изображение ножа, сможете ли вы рассказать мне о нем?

- Попытаюсь.

Я достал из кармана куртки сложенный листок с рисунком найденного на Хите ножа, и протянул его профессору. Тот развернул его, разгладил и положил на стол.

- Я должен сказать вам, - произнес он, часто и мелко шевеля губами, - что со мной недавно уже консультировались по поводу такого ножа.

- Вы известный эксперт, сэр.

- Да. - Он изучал мое лицо. - Почему вы не спрашиваете, кто консультировался со мной? Вы нелюбопытны? Я не люблю нелюбопытных.

- Я полагаю, что это были полицейские. Он издал хриплый смешок.

- Кажется, мне придется произвести оценку с другой стороны.

- Нет, сэр. Это я нашел нож на Ньюмаркетском Хите. Полиция взяла его как вещественное доказательство. Я не знал, что они консультировались с вами. Меня привело сюда именно любопытство, сильное и неослабевающее.

- Что вы заканчивали?

- Я никогда не посещал университет.

- Жаль.

- Спасибо, сэр.

- Я собирался выпить кофе. Вы хотите кофе?

- Да. Спасибо, сэр.

Он деловито кивнул, скрылся за ширмой и вскипятил в своей крошечной кухоньке воду, насыпал в чашки растворимого кофе и спросил, не надо ли сахара или молока. Я встал и помог ему; эти маленькие домашние хлопоты были с его стороны сигналом к готовности поделиться сведениями.

- Я не предлагал кофе двум молодым полицейским, которые приходили сюда, - неожиданно сказал он. - Они называли меня дедулей. Покровительственно.

- С их стороны это было глупо.

- Да. Оболочка изнашивается, но интеллектуальное содержимое - нет. А люди видят оболочку и называют меня дедулей. И голубчиком. Как вам это нравится - голубчик?

- Я убил бы их.

- Совершенно верно. - Он снова хихикнул. Мы взяли по чашке кофе и вернулись в кабинет.

- Нож, который полицейские приносили мне, - сказал он, - это современная копия армейского ножа - такими пользовались американские солдаты во Франции во время первой мировой войны.

- Вау! - сказал я.

- Не произносите этого дурацкого слова.

- Хорошо, сэр.

- Полицейские спрашивали, почему я думаю, что это копия, а не оригинал. Я посоветовал им разуть глаза. Им это не понравилось.

- Ну… э… как вы это узнали?

Он хихикнул.

- На металле было выбито: «Сделано в Тайване». Ну, продолжим?

Я сказал:

- Во время первой мировой Тайвань не назывался Тайванем.