1996, По рукоять в опасности

- Ты и в самом деле думаешь, что мой телефон прослушивают!

- В любом случае лучше не рисковать.

Мы с Эмили пожелали друг другу всего самого лучшего и на том закончили разговор. Зловредная старая ведьма плечом отодвинула меня с дороги, чтобы поскорее добраться до облюбованного ею аппарата. У каждого свои причуды, подумал я. Невозможно отказаться от идеи фикс. К услугам старушенции было шесть свободных аппаратов.

Я вернулся в дом Айвэна, сделав по дороге крюк, чтобы купить экземпляр «Horse and Hound» и современную карту дорог. Айвэну и матери я дал пищу для размышлений, подробно рассказав им о той заварухе, что случилась во дворе у Эмили, и о своем путешествии с Гольден-Мальтом.

- Эмили договорилась со своим хорошим другом-тренером, так что все в порядке. Гольден-Мальт сможет участвовать в скачках на «Золотой кубок короля Альфреда». Если вы согласны, я сегодня же вечером переправлю Гольден-Мальта к этому тренеру. Там он окажется в надежных, хороших руках, и Сэртис не найдет его, в этом я уверен.

- Как много беспокойств причинил я тебе, - сказал Айвэн.

- Гольден-Мальт принадлежит вам. Вы просили меня заняться вашими делами, вот я… и занимаюсь ими.

- Все это ради твоей матери. - Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.

- Да, но и ради вас тоже. Вы не одобряете моего образа жизни, но никогда ни в чем не отказывали мне, вы хотели взять меня в свое дело, и этого я никогда не забуду.

Айвэн смотрел на свои руки, и я не мог угадать, о чем он думает. Когда я спросил, можно ли взять его машину сегодня вечером, он сразу ответил утвердительно.

С помощью объявлений в «Horse and Hound», дорожной карты и телефона я договорился о передвижном деннике для четырех лошадей (меньших у престижных фирм не было). В конюшне Фила в Восточном Илсли я погрузил в этот денник Гольден-Мальта, чтобы отвезти его к Джимми Дженнингсу.

Мы с Филом с удовольствием пожали на прощание руки друг другу. Водитель из транспортной фирмы следовал за машиной, в которой ехал я. Довольно долго мы тащились по проселочным дорогам на юго-восток, пока не достигли какой-то деревушки вблизи Бэйсингстоука, где, показалось мне, вряд ли когда-нибудь ступало копыто скаковой лошади. Однако на главной улице я увидел белый квадратный дом с бронзовыми факелами на стойках ворот.

Я остановил машину, а сзади, скрипнув тормозами, остановился грузовик, буксирующий денник. Согласно полученной от Эмили инструкции я подошел к главной двери белого дома и позвонил в колокольчик.

Дверь открыл худощавый улыбающийся мужчина средних лет, встретивший меня как старого знакомого. У него был нездоровый, землистый цвет лица, какой бывает у хронических больных, но он крепко пожал мне руку. Чуть позади него стояла маленькая, хрупкая девушка, которую он представил мне как свою дочь. Она, сказал он, поможет отвезти Гольден-Мальта в конюшню и поставит его там на место. Он одобрительно посмотрел, как его дочь забралась в высокую кабину и села рядом с шофером, а потом пригласил меня в дом, окинув дорогую машину Айвэна взглядом, означавшим, что все идет так, как он и ожидал. Эмили, сказал он мне, предупредила его, что посылает к нему своего «особого представителя», который обеспечит безопасность перевозки «особой лошади».

- Чему вы улыбаетесь? - спросил меня Джимми. - Или вы не «особый представитель» Эмили?

- Нет. Я ее муж, - ответил я.

- В самом деле? Так это вы тот самый художник, который бросил ее и сбежал в горы?

- Боюсь, что так.

- Боже милостивый! Идемте. Сюда, сюда. Джимми быстро пошел по коридору, предлагая

мне последовать за ним, и мы вошли в его офис, обставленный как комнаты большинства таких тренеров. На стенах здесь рядами висели фотографии в рамках. Он остановился и молча протянул руку в направлении этих фотографий, но я и без того уже увидел в их россыпи свою картину, написанную и проданную мной года четыре тому назад.

Всякий раз, как мне доводилось заново увидеть свою картину, написанную достаточно давно, я чувствовал волнение, смешанное с испугом. На той, что висела здесь, был изображен жокей, бредущий к трибунам ипподрома после падения с лошади. Я узнал эти поникшие от огорчения и разочарования плечи, эти разорванные бриджи с оставленными травой пятнами. Я вспомнил, что волновало меня, когда мазки ложились на холст, и снова ощутил эмоции этого человека: разочарование, горечь поражения.

- Парень, которого я тренировал, не мог оплатить свой счет, - объяснил мне Джимми Дженнингс, - и предложил вместо денег эту картину. Он уверял меня, что придет время, когда она будет стоить целое состояние, но я ее взял у него просто потому, что она мне понравилась. Не знаю, понимаете ли вы сами или нет, но эта картина отражает - нет, подытоживает целый этап в жизни жокея. Я вижу в ней терпение, выдержку, смелость, упорство. Вы понимаете, что я хочу сказать?

- Я рад, что она нравится вам, - только и смог ответить я.

Джимми выпятил подбородок. Он выражал этим нежелание покоряться угрозам и неизбежности судьбы.

- Эта картина дает мне уверенность в своих силах, - сказал он.

* * * * * *