1b353ea713c73c68451a843e6ddfd834

  Но это было не тупое молчание, словно у него пусто в голове. В смысле, ты тоже можешь прекрасно слушать, когда играешь в своей группе, бас-саксофон, осматриваешь бар так серьезно, и этот твой профиль греческого божества...Но сколь бы божественно ты ни выглядел в своем белом смокинге, по твоему лицу я вижу, что ты просто слушаешь, ни о чем другом не думая. Он слушал так, словно слышит что-то еще. Он мог слушать очень внимательно. Мог слушать так, как другие люди кричат. Это был грустный мужчина.

  Я никогда не уставала его слушать. От этого приятно кружилась голова, словно слушаешь музыку. Но я не уставала от того, как он слушал. Потому что нужно было его слушать и внимательно вслушиваться в то, что он не говорит.

  Мне никогда не удавалось угадать, о чем он думает в такие мгновения. В мгновения, когда он вдруг начинал говорить о жирафах или о чем-то подобном, а потом вдруг умолкал, я чувствовала, что истинный смысл того, что он хочет сказать, заключается в желании открыться. Но когда он начинал слушать, улетал от меня очень далеко.

  Это меня удивляло и немного пугало. Он был - словно герой сказки, у которого был колпак из тумана и который внезапно становился невидимкой. Он исчезал, слушая. Вот он со мной, хрипло бормочет что-то, что я не понимаю, а вот он уже улетел, как-то так, очень далеко. В этом не было никакой грубости. Я никогда не чувствовала себя оскорбленной, если он переставал со мной разговаривать. Отнюдь! Я чувствовала, что он делает мне комплимент, желая разделить со мной свое молчание.

  Тебе хочется узнать, о чем это он так хорошо молчал? Так напряженно и последовательно? О, милый, ты задаешь такие трудные вопросы!

  Я ни на секунду подумать не могла, что могу сунуть нос в его молчание.

  Но иногда проявлялись признаки того, что творится в его душе, и я начала понимать. Когда я его встретила, он поставил перед собой цель - задушить в себе писателя. Готовился к этому тщательно и систематически. Он был - словно убийца, готовящийся совершить убийство, или заговорщик, который скорее примет яд, чем выдаст свою тайну. Или, скажем, миссионер в ужасе при мысли, что он выдаст священную заповедь враждебно настроенным дикарям. Он скорее умрет, чем это сделает.

  Попытаюсь объяснить, как я мало-помалу начала его понимать.

  - Грех - это вид искусства мелкой буржуазии, - как-то раз походя сказал он.

  Обычно, произнеся нечто подобное, он стучал по своей лысине, как фокусник стучит по цилиндру, чтобы оттуда вылетел голубь. Потом он попытался объяснить это свое мнение. Сказал, что для мелкого буржуа, плебея, иными словами, грех - то же самое, что для художника - видение и созидание. Но художник - больше, чем плебей. Он хочет сформулировать некое скрытое послание, потом - воплотить его в слова, нарисовать или написать музыку: что-то, что обогощает жизнь.

  Такие вещи - вне нашего понимания, милый.

  Он рассказал мне, как фантастические идеи рождаются в голове грешника, как грешник взвешивает возможности - убийца, генерал, государственный деятель - неважно, а потом, словно художник, охваченный вдохновением, осознает свою идею, мгновенную, как молния, с мастерством и изобретательностью, от которых захватывает дух. Как он совершает преступление - этот свой ужасающий шедевр. Был один русский писатель - не надо морщить лоб, милый, это испортит твой прекрасный мраморный лоб, и его фамилия в любом случае не имеет значения, я и сама ее забыла. Вижу, как ты начинаешь сердиться, когда я заговариваю о писателях. Ты их действительно не любишь. Но, как бы то ни было, мой лысый друг сказал, что был русский писатель, который написал роман про убийство. Так что, продолжил мой друг, вполне возможно, русские хотят совершить убийство. А вот он не совершил, потому что был плебеем, а не писателем. Вместо этого он об убийстве написал.

  Он больше не хотел писать. Я никогда не видела, чтобы он что-то писал. Даже никогда не видела его почерк. У него была перьевая ручка, я видела. Лежала у него на письменном столе, возле портативной пишущей машинки. Но он ни разу не снял с машинки чехол.

  Долго я не понимала, в чем его проблема. Я думала, что он иссяк, у него больше нет сил ни на секс, ни на творчество. И вместо этого он играет какую-то комическую роль, притворяется, что ранен, показывает какое-то дурацкое представление, потому что больше не чувствует в себе сил реализовать свой чудесный, уникальный дар - дар, которым владел только 'маэстро', тщеславный, заблудший, стареющий писатель. Мир без него обойдется. Вот что я думала. Думала, он понял, что его таланту пришел конец. Он больше не может заниматься любовью с женщинами и вынужден блюсти целибат, он, познавший более чем достаточно успеха в постели и просто пресытившийся этим. Игра больше не стоила свеч. Из-за обиды он превратился в отшельника. Но в конце концов я поняла, почему он всё бросил, к чему были все эти долгие приготовления.