Ничто не было достаточно хорошим для нее. Ничто не было достаточно ярким, сладким, соленым, горячим или холодным. Ее душа взволнованно алкала чего-то, что могло бы как можно скорее утолить ее жажду. По утрам она исследовала самые дорогие центральные универмаги, очень волнуясь, что там за вещи, которые ей нравятся, с нее сдерут больше, чем они того стоят. Что за вещи? Новые меха? Новые безделушки, модные в этом сезоне? Да, всё это, а потом начались невозможные, безумные вещи, граничившие с эпатажем. В один прекрасный день пришлось ей что-то сказать. Юдит замерла, как заговорщица, которую вдруг арестовали в разгар подготовки заговора. Оглянулась по сторонам, словно пробудившись ото сна, и расплакалась. Она плакала несколько дней. Потом долго ничего не покупала.
А потом у нее начался новый странный период молчания, словно она смотрела вдаль и вспоминала. Я был тронут ее молчанием. Она была со мной всегда, когда бы мне ни захотелось ее увидеть. Она была - словно воровка, пойманная на горячем: пристыженная, покорная, теперь ведет себя наилучшим образом. Я решил больше не заводить об этом разговор, чтобы не спугнуть ее. В конце концов, деньги для меня были не очень важны, в то время я еще был богат и уже знал, что нет смысла копить деньги, если из-за этого я теряю себя. В течение тех нескольких месяцев я тоже жил опасно, мы все трое так жили - Юдит, моя жена и я. Нам грозила смертельная опасность в прямом смысле слова: всё, за что мы держались, рухнуло, наши жизни превратились в затопленную пойму, прилив грязной воды смыл всё, утонули наши воспоминания, наша безопасность и наши дома. Иногда нам удавалось высунуть голову из воды в поисках ближайшего берега. Но никакого берега нигде не было видно. На определенном этапе всё должно принять какую-то форму, даже бунт. В итоге всё сводится к клише. Какой смысл в деньгах во время этого тихого землетрясения? Пусть деньги смоет прибоем вместе со всем остальным: со спокойствием, желанием, самоуважением и тщеславием. Приходит день, когда всё вдруг кажется очень простым. Так что я ничего не сказал Юдит, позволил ей делать то, что она хочет. Я давал ей всё, примерно так. Какое-то время она сопротивлялась чуме шоппинга, старалась быть умеренной, смотрела на меня в панике, как служанка, которую обвиняют в жадности, предательстве или расточительности, а потом снова начала неистово кружиться по городу - портнихи, антиквары, модные магазины.
Погоди минутку, у меня разболелась голова! Официант, стакан воды! И аспирин. Спасибо.
Рассказываю об этом, и у меня снова кружится голова, как тогда. Словно я склонился над огромным водопадом. И нигде нет ограды, никто не протянет руку помоши. Лишь рёв воды и зов бездны, и в глубине души вдруг зарождается это пугающее желание...ты понимаешь, что тебе нужно собрать все силы, чтобы отвернуться и уйти прочь. Ты еще можешь что-то сделать. Можешь сделать шаг назад, произнести слово, написать письмо, что-то сделать. А внизу ждет ревущая вода. Вот такое чувство.
Вот о чем я думал, когда у меня разболелась голова. Сейчас я вижу это всё ясно, во всяком случае - несколько мгновений. Например, когда Юдит рассказала мне, что у нее есть любовник в Лондоне, греческий учитель пения. Она тогда уже решила вернуться домой. Но сначала хотела приобрести одежду: туфли, пристойный багаж. Греческий учитель музыки покупал ей всё, что она хотела. Потом она вернулась домой, сняла комнату возле вокзала, позвонила мне и сказала: 'Хелло' по-английски, словно забыла венгерский.