2

Никакого Ущелья, никакого сарая и никакого трактира. Пустошь, заваленная камнями. В

растерянности повернулся, вглядываясь в полумрак — впереди тоже самое, унылые обломки и

пыль. А и фонаря нет. Поднес руки к лицу — ну это-то доказательство его пребывания в «Приюте

драконов» точно никуда не денется — кисти же покраснели от горячей воды, ногти обломаны, кожа

содрана. Ха, и тут ничего — руки выглядели, как и прежде — видны только следы веревок,

которыми ведьмы связали его, да и те уже начали подживать. Царапины и раны, полученные от

175

17

попыток освобождения, затянулись. Хотя вот оно — одежда, одежда другая, чувство голода

отступило. И Вальд отчетливо помнил, как щипало кожу при погружении в теплую воду.

Дотронулся до виска — так и есть, рана покрылась коркой и почти уже не болела. Хрустнула

каменная крошка под ногами. Живому — жить. В хронилищах, похоже, это правило

первостепенное. Главное, не забывать, что ты жив и кто ты есть. Вальд вышел из комнаты, шагнув

в темноту.

Глава 26.

Странное знакомство.

Темнота стала не такой плотной, чернота сменилась серостью. Поначалу Вальд шел в такой

кромешной тьме, что все виденные им ранее мраки перестали казаться темными. Хронилища вновь

изменились — стены то становились такими близкими, что астроному приходилось

протискиваться, оставляя на шершавых поверхностях куски кожи, а иногда шаги Вальда звучали

так гулко, словно он попал в огромные залы, в которых даже эхо затихает, не успев вернуться к

источнику звука, и границы не видны, теряясь в пыльном полумраке. Но обо всем этом

приходилось лишь догадываться — потому что мрак становился таким густым, что его можно было

резать ножом. Иногда позади слышались чьи-то шаги, иногда шелестящие звуки чьего-то

ползущего тела, порой кто-то неподалеку стонал, да так, словно этому невидимому мученику

вынимали по одной кости из тела — живому. Иногда слышались недвусмысленные звуки

совокупляющихся тел, причем партнерами не всегда были те, кто хоть отдаленно близок к

человекообразным. Хронилища подтверждали свою репутацию, только для какой-то цели скрыли

свое лицо. Ноги уже давно ныли, отказываясь идти. Но в этой темноте останавливаться —

совершенно гиблое дело. А уж устраивать привал — и вовсе. Поэтому приходилось ползти, иногда

даже цепляясь за стены, которые преподносили сюрпризы, то становясь влажными и склизкими, то

льдисто-холодными, или горячими — такими, что Вальд до волдырей обжег зажившие было

ладони, лишь прикоснувшись к камню. И вновь блуждания в лабиринтах мрака. Сама тьма

вползала в сердце, нашептывая, что пора лечь и сдаться, лечь и отдохнуть. Так продолжалось

невообразимо долго. Казалось, что вечность сдохла и лежит, разлагаясь где-то в уголочке

хронилищ. Что все сущее умерло и лишь ему, Вальду, за какие-то то ли грехи, то ли заслуги выпало

бродить здесь до скончания, только чего — если сама вечность пала?.. Перед глазами начали

проплывать мерцающие цветные круги, потом летать меленькие мушки, выросшие сначала до

размеров приличных мух, потом ставшими птицами, а потом в виде мух заполнившими всё поле

зрения. Астроном запрокинул голову, пытаясь рассмотреть свою новую реальность, в которой мухи

размером с здоровый шкаф могут унести его в свою мушиную страну, и использовать в своих

мушиных целях — в качестве домашнего животного, например. Разглядывая это странное

176

17

порождение мрака, астроном не удержался и упал навзничь, вновь пребольно ударившись

затылком. Под волосами немедленно вспухла приличных размеров шишка, и перед глазами

появился источник света. Вальду почудилось, что глаза у него теперь равномерно распределены по

всему туловищу, некоторые — под одеждой, и ткань им мешает моргать, цепляясь ресницами.

Сейчас эти глаза помогали разглядеть окружающее. Вальду подумалось, что вот теперь-то он

свихнулся окончательно — какие глаза, по какому туловищу? Каким образом? Но светло стало на

самом деле — откуда из-за угла волнами струился свет, то затухая, то становясь ярче.

Глазам, что выросли на теле, стало нестерпимо больно и они закрылись, навсегда. Вальд

почесал затылок, размышляя над этим феноменом, наткнулся на шишку, подросшую еще немного и

отключился, ударившись вновь головой… Очнувшись уже в который раз — он забыл и считать,

сколько раз за вечность пребывания в Третьем круге и в хронилищах сознание покидало его

бедную побитую головушку — пришла мысль и уселась на макушке, вытеснив все остальные: «А

что я тут делаю? А кто я?». И снова голос, подозрительно напоминавший хрипловатый бас Вейлина