20-ть любительских переводов (сборник)

Первый контакт с объектом одновременно волнующий и пугающий, ведь это путешествие исследователя в новый мир. Я была достаточно опытна в качестве регистратора приема и получателя, точно зная, что мой разум не исчезнет безвозвратно, в сознании субъекта (это уже происходило). Впрочем, Мария и я оказались бы заперты, и всякий раз, когда Кора подключала бы электроды, вживленные в мой мозг к своему сложному оборудованию, мне предстояло бы исследовать воспоминания Марии. Она конечно никогда не узнала бы, что я была там. В отличии от исследователей Нового Света во времена голландского золотого века, я бы ничего не изменила, просто невидимое присутствие.

А ее присутствие в моем разуме? Иногда сцепка Мейера была резкой и давала четкие образы и слова. В других случаях, не такие уж и четкие. К примеру исследователю из Копенгагена, удалось выйти на Вернера Гейзенберга[101] во время его знаменитого визита в период Второй мировой войны, к еврейскому физику Нильсу Бору[102], бывшему наставнику Гейзенберга, в оккупированную нацистами Данию. Однако эта сцепка дала лишь самые смутные образы и никакого диалога вообще. Все что получил регистратор приема, это только сильное чувство крайней необходимости Гейзенберга, но в чем именно? В том, что Бор должен спасти свою собственную жизнь, присоединившись к усилиям нацистов по созданию бомбы? Или что ему следует попытаться выбраться из оккупированной Дании, если у него все еще была такая возможность? Историки науки по этому поводу, достигли грандиозных высот крушения своих надежд.

– Готова? – спросила меня Кора.

Я лежала на специальной кушетке, подключенной к компьютерам, которые включали в себя современное оборудование для глубокой реконструкции изображений, эта технология существовала в течении пятидесяти лет, но в последнее время, резко совершила скачок в своем развитии. Сразу после сеанса мне хотелось бы все записать, что было бы произнесено Марией и сказано мной, непосредственно ей, предполагая, что слова будут достаточно четкими, а мое погружение в голландский язык достаточно интенсивным. Ян помог бы мне с этим. Я мельком увидела, как он вошел в комнату и почтительно встал позади врача, что являлось обязательным для всех первых контактов.

– Готова! – ответила я, и закрыла глаза.

Лаборатория исчезла, и ее место заняла другая комната, с широкими деревянными полами, маленькими окнами за полузакрытыми ставнями и свечами, горящих в настенных канделябрах. Теперь разум Марии был моим, довольно смутным и недостаточно отчетливым.

Женщина, лежит на занавешенной кровати и… она явно мертва. Другие люди стоят на дальней стороне кровати, хотя и не сам Левенгук. Шквал детского горя захлестывает мой разум, когда я осваиваюсь в сущности Марии и все глубже погружаюсь в ее... (или нашу) память.

Я опускаюсь на колени и прикасаюсь к лицу мертвой женщины: «Невнятная речь!»

Кто-то поднимает меня на ноги и осторожно выводит из комнаты по узкому коридору в мастерскую отца. Он сидит и читает книгу. Когда я говорю ему, что мама умерла, он отрывается от чтения.

Разум снова колыхнулся; все же я еще не совсем освоилась в сознании Марии. Ответ отца ей, был слишком сложным для меня, чтобы его понять, но я заметила краткое и весьма формальное выражение печали на его лице. И как только он вернулся к книге, продолжая при этом говорить, внезапно я услышала слово на английском языке.

Затем я неожиданно и полностью оказалась там.

Во мне растет негодование, которое я не должна показывать отцу. Я склоняю голову и выхожу из комнаты.

Мария исчезла из моего сознания. Разорвав сцепку, я снова была собой.

Я встала даже прежде, чем доктор смог проверить мои жизненные показатели, а Кора отсоединить мои имплантанты.

– Я не смогла понять все на голландском, когда говорил Левенгук, – рассказывала я, – но мне кажется он сожалел, что мама Марии умерла, он не говорил «моя жена», и большая часть его речи относилась к книге, которую он читал. И он сказал слово по-английски: «Микрофагия».

– Что? Ты уверена? Микрофагия? – глаза Яна расширились.

– Уверена, а что это? – спросила я.

– Нам надо записать весь диалог, пока Елена ничего не забыла! – резюмировала Кора.

– Не забуду, – заверила я.

Ян произнес: «Ты была в 1666 году, это год смерти Барбары ван Левенгук. Годом ранее Роберт Гук[103] опубликовал книгу «Микрография», первая книга о предметах, рассматриваемых через микроскоп. Но Левенгук не умел читать по-английски, возможно в этот момент он просто изучал картинки? Ты не заметила этого?»

– Нет, – ответила я.

– Запишите этот чертов диалог! – раздраженно потребовала Кора.