20-ть любительских переводов (сборник)

Когда мы его записали, Ян тихо произнес: «Ты расстроена, потому что Левенгука больше интересовала книга, чем смерть его жены».

– Или его дочь, – предположила я, ведь ей было всего одиннадцать.

– Да, – сказал Ян, и в его голосе я услышала то сочувствие, которого так не хватало Левенгуку, – во всех рассказах современников, Левенгук описывается бесстрастным и даже бессердечным человеком. Только его работа, имела для него огромное значение.

– Ну кого волнует, что для него было важнее всего, – заключила Кора, – эти видовые образы неплохо подходят для первого контакта, если ты, Елена сможешь оттачивать их по ходу дела, их публикация, должна дать нам обоим действительно хорошую скидку, на сроки пребывания здесь! Доктор, вы готовы к сеансу прямо сейчас?

Медик, который измерял мои жизненные показатели, сказал по-английски, что моя степень слабости была обычной после сеанса, но не чрезмерной.

Кора, развернувшись ко мне, проинформировала: «Доктор говорит, что ты в порядке и готова!»

Мне не хотелось туда сейчас, горе Марии, все еще терзавшее мой разум, также измотала меня, как и моя усталость. Такое действие лишает сил, как обитать в двух разумах одновременно и нелегко избавиться от чувств, приобретенных не своим сознанием. Но может быть следующий сеанс будет более благополучным, развеяв эмоции предыдущего. Такое иногда случалось. А если второй сеанс будет таким же мрачным…

Ян смотрел на меня: «Елена, тебе совсем не обязательно это делать сейчас».

– Нет. Я хочу, – твердо ответила я.

– Замечательно! – воскликнула Кора, – тогда приступим!

И этот сеанс, был совершенно другим.

Я тороплюсь, передвигаясь вдоль канала, окаймленного тополями, колокольня Ньиве Керка удаляется от меня, в розово-золотистой утренней заре. Иней серебрит землю. Я плотнее запахиваю шаль на груди. Звонят колокола, звук ясный, но не такой громкий, как единственное слово, которое я шепчу снова и снова – песня, молитва – Виллем, Виллем, Виллем…

Виллем?

Он ожидает у канала, прислонившись к дереву, выпрямляется, как только видит меня и бросается навстречу. Затем обнимает, прижимая к своему синему мундиру с широкой юбкой. Наши губы находят друг друга и сладость расцветает во мне, и я становлюсь такой легкой, легче воздуха, и хочется, чтобы это мгновение длилось вечно.

Он шепчет: «Я люблю тебя, – а я шепчу в ответ, – навеки».

Между поцелуями Виллем говорит мне, что он должен идти, что ему что-то нужно и почему, и что он скоро вернется. «Мой отец», – говорю я и Виллем отвечает, что он поговорит с моим отцом и мы будем вместе и мы обязательно поженимся… Как только закончится война.

В городе снова звучит Карильон (закрепленные колокола) и потом он уходит. Но мое счастье остается, даже когда я спешу домой, даже когда звонят колокола и что «навеки», длилось меньше пятнадцати минут.

Сцепка разорвалась, как только эмоции Марии успокоились. Я вернулась в лабораторию Делфтского технического университета. Нет Виллема, нет светлых девичьих грёз, только доктор, сканирующий своими инструментами моё сердце, голову и запястье, пока Кора триумфально ворковала.

– На этот раз гораздо яснее! Блестяще! Что это был за диалог? – нетерпеливо расспрашивала она меня.

Я все повторила, включая и голландские слова, которых я не знала, когда Виллем объяснял, почему он должен уйти. Я вопросительно посмотрела на Яна.