20-ть любительских переводов (сборник)

Отец рявкает: «Носи… какие-то более жизнеутверждающие одеяния…». Я не отвечаю и он, качая головой, возвращается обратно к своей бесконечной работе. Я нахожусь рядом с ним и записываю все, что он говорит, измерения, процедуры и описания. Он будет использовать мои записи, в своем письме Королевскому обществу. Питер ожидает, сидя своей очереди, чтобы посмотреть в микроскоп и зарисовать увиденное. Образец дерева, волосы из его парика, зубной налет – все это занимает много времени.

Кто-то взывает у двери.

Отец говорит: «… не открывай, гости незваные».

Я встаю и заглядываю в щель между закрытыми ставнями: «… это сын мясника, отец. Он приносит…».

«Получи мясо. Питер… это...».

Я подхожу к двери, забираю посылку, отдаю мальчику монеты. Передаю мясо Джозьфьену, он делает реверанс. Я наливаю глоток воды из кувшина, стою неподвижно и не пью.

И снова образы в моем сознании были расплывчатыми, сформированными только наполовину, соответственно я и улавливала всего лишь несколько слов из каждой произнесенной речи. Мария не обращала внимания на свою собственную жизнь. Образ Виллема был почти также прочен в ее сознании, как и предметы в комнате, образ, наполненный отчаянием. Почему повзрослевшая Марина вообще вспомнила этот день? Возможно это было похоже на то, как многие другие помогали ее деспотичному отцу в его работе, скорбя по своему погибшему солдату.

«Мария! Подойди!»

В голосе отца слышится возбуждение. Я спешу в мастерскую, где отец держит крошечный микроскоп, разглядывая что-то на предметной игле. «Взгляни!»

«Я не хочу…».

«Посмотри!»

Обиженная, я повинуюсь и… чуть не роняю микроскоп от удивления.

«Неумёха! Осторожней!»

«Что это?»

Отец-отец! – ухмыляется как мальчишка. Питер встает, держа перо и в замешательстве смотрит на нас. Отец говорит слова, которые я, Елена, тщательно выучила на голландском, он произносит: «Маленькие зверюшки».

* * *

– Опять 1674 год, – констатировал Ян, когда этот долгий сеанс наконец-то закончился, – это был год, когда Левенгук впервые увидел своих «зверюшек» в воде из озера Беркельс[105]и никто, даже Гук, никогда не видел их раньше.

– Так, приземляемся! – ликовала Кора, – мы получили это!

Ян продолжал, как будто и не было Коры, причудливо скакавшей по лаборатории: «Он отправил описания и рисунки в Королевское общество, говоря что движение «зверюшек» было «удивительно наблюдать» и также…

– Елена, ты в порядке?»

– Голова разболелась, – я уселась на кушетке, отчего боль только усилилась.

– Запиши разговор, пока ты не забыла его, – как всегда забеспокоилась Кора, – прямо сейчас!

– Елена… – произнес Ян.

– Нас там трое, – выпалила я, – не двое.

– Трое? – переспросил Ян.

– Я, Мария и ее память о Виллеме, он настолько силен, что это практически его ясное присутствие. Я никогда не испытывала ничего подобного.

– Разговор! – еще раз напомнила Кора, немедленно, или это не будет считаться «сразу после сеанса!»

Мы записали его. Моя головная боль стала еще сильней. Теплые карие глаза Яна, смотрели на меня с беспокойством. Это почти так же дезориентировало меня, как и сеанс. Я беспокоилась о Лейле, о папе. И я это не получала.

«Получи мясо...».

Я перегнулась через спинку стула и меня вырвало на пол.

* * *

Ян настоял на том, чтобы отвезти меня домой, на своей миниатюрной машине. Кора наблюдала за нашим уходом, и когда он взял меня под локоть, чтобы вести вниз по ступенькам, я мельком увидела ее лицо. Так вот почему она была так раздражительна с ним вчера и так холодна сегодня. Она подкатывала к нему, а он не отреагировал.

Когда машина проехала Рыночную площадь, я произнесла: «Пожалуйста, не входи. Я в порядке».