200 километров до суда... Четыре повести

Было, наверно, часа три-четыре ночи, и ни в одном доме не светилось. Даже собаки, сморенные сном, не брехали в этот час по дворам.

Таня хорошо знала дорогу и быстро шла мимо темных складов, с облегчением думая о том, что, слава богу, кончилась эта ужасная езда и она наконец рассталась с Копыловым.

После того отчаяния и страха, какие испытала она среди торосов, и после своей глупой истерики она все время находилась в подавленном состоянии. Ей было стыдно перед Копыловым и за свою слабость и за то, что вообразила его убийцей. Но сейчас, кроме разбитости и усталости, она ничего не чувствовала. Тело ее было словно исхлестано плетью; болели руки, ноги, спина, поясница, шея. Ей нестерпимо хотелось спать. Больше всего на свете ей хотелось спать.

Войдя во двор зоотехника, она увидела у сарая упряжку, а на крыльце какого-то человека, который тарабанил ногой в двери.

— Там никого нет, — сказала она, подходя к крыльцу, и, к удивлению своему, узнала в этом человеке Копылова.

Копылов тоже удивился:

— Вы?! Что еще случилось?

— Ничего, — устало сказала Таня. — У меня ключ от дома, я здесь живу.

— Вы здесь живете? — искренне изумился он. — Ни черта не понимаю! До сих пор здесь жил мой дядюшка, к тому же родной, не двоюродный. Тихон Миронович Бережков.

— Тихон Миронович в тундре, — сказала Таня, доставая из-под крыльца ключи на колечке. — Я у него временно.

— Ах, вот что… Ну и номер!.. — понял наконец Копылов. Потом фыркнул. — Ладно, живите, я где-нибудь пристроюсь.

— Зачем? Места хватит, а вы тоже спать хотите. Я утром уйду, — сказала Таня, отворяя дверь. Сейчас ей было настолько все безразлично, что ее совсем не интересовало, останется Копылов или уйдет.

— Ладно, утром я сам переселюсь, — ответил он, входя вслед за нею в сени и зажигая спичку.

Таня включила свет, положила на стол портфель.

— Я в этой комнате, — сказала она ему, показав на боковушку. — А та свободна.

— Ясно, — кивнул он и спросил. — Сарай у вас заперт? Собак загнать надо.

— Нет, на щеколде.

Он ушел, хлопнув дверью. Когда он вернулся, Таня не слышала. Она уснула, не раздеваясь, — в брюках и телогрейке, завернув кухлянкой окоченевшие ноги. Дом выстудился, в нем было ненамного теплее, чем на улице.

11

Пурга.

На улице пурга…

Это Таня поняла, как только проснулась. Ветер, трубя и завывая, шарит по стенам дома, присвистывает, мычит, гогочет. В окно по-кошачьи скребется поземка, шаркает, ширкает по наледи стекол. Пурга залепила окно, оно глядит в комнату мутно-серым глазом, и все предметы видятся, как в тумане.

«Ну, теперь задует…» — невесело подумала Таня.

За дверью что-то звякнуло. Таня вздрогнула, но тут же вспомнила, что она не одна в доме. Вспомнила, что в доме Копылов.

Копылов… Копылов… О господи боже!.. Вот уж, действительно, глупее положения не придумаешь! Лучше всего ей не выходить из боковушки и переждать здесь пургу. Потом сразу уйти к Лене. Или в гостиницу. И не откладывая назначить суд. От этого Копылова можно ждать чего угодно — сядет на самолет, и ищи его в Крыму. Да, суд нельзя откладывать, а сейчас надо снова уснуть… Уснуть и не просыпаться, пока не кончится пурга…

На кухне тяжелыми шажищами ходит Копылов — гуп, гуп, гуп. Шурует кочергой, в плите. На плите что-то шкварчит, отчего в доме остро и вкусно пахнет. Потом на плиту что-то льется, отчаянно шипит, потом что-то с грохотом падает, катится по полу.

— Тьфу, черт! — громко чертыхается за дверью Копылов (наверно, схватил с чайника горячую крышку и не удержал).

Теперь он переходит в комнату. Мурлычет под нос какой-то мотивчик. Потом начинает вполголоса петь:

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя…

Перегородки в доме фанерные, и все прекрасно слышно. Таня накрывает голову подушкой — может, так удастся заснуть.

Копылов… Копылов… Как же его зовут?

Таня напрягает память, мысленно ищет его имя на страницах дела… Копылов М. А… Копылов Михаил Андреевич… или Анатольевич… Нет, кажется, Алексеевич. Но Михаил — это точно. Значит, Михаил? И, значит, племянник зоотехника? Но почему Тихон Миронович не сказал об этом? Может, стыдится такого родства?.. Ах да, он же не знал, кто она и зачем приехала. Лена просто сказала: «Моя подруга из райцентра».

Копылов за стеной поет:

Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя, где же кружка?
Сердцу будет веселей…

Значит, он уже сидел? И скрывает судимость?.. Интересно: за что и когда? Наверно, Смолякова тоже этого не знает, иначе сказала бы… Сколько же ему лет?

Таня снова напрягает память, заглядывает мысленно в синенькую папку с делом. «Копылов М. А. Год рождения — 1932-й…» Шестьдесят минус тридцать два получается двадцать восемь. Ему двадцать восемь. Два года уже тянется его дело. Четыре года назад окончил эту самую свою академию… Когда же он сидел? Сразу после института?.. Может, когда учился?.. Может, в колонии для несовершеннолетних?..

Копылов заводит с начала:

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя…