_201.DOCX

И вдруг... снова это спасительное вдруг... высоко под потолком зазвучала музыка. Я ее знаю. И сын знает. И дочь. И стены дома. И соседи знают.

Будто кто-то заговорил со мной на родном языке. Теперь я знаю, что надо делать: пробираться поближе к источнику звука. И шея моя, голова, глаза, уши тоже знают, что надо делать: тянуться, тянуться поверх голов, чтобы увидеть, как издалека, из другого конца этого пространства, маячит макушка сына, который пробирается через толпу. Тоже, наверное, поближе к источнику звука.

Вроде нас позвали, и мы услышали. И пошли. И нашлись.

Вот так: само и, вроде бы, случайно...

...как тогда, когда шла я по улице, где никого не знала и думала ( чтобы еще больше пожалеть себя ) : вот иду я по улице, где никого не знаю, ни одна собака ко мне не подойдет, бутерброд не попросит, в глаза не заглянет... И в это время слышу: кто-то окликает меня по имени. Ну, думаю, приехали. Однако, оглядываюсь. Вижу, дальний мой знакомый, я до этого его раз или два видела, стоит, рукой машет: привет – привет. Привет, говорю. Так обрадовалась ему, дай ему бог здоровья, настроение сразу стало "спасибохорошо".

Иду дальше, шагаю твердо. Куда иду – не знаю. Какая разница. И слышу: труба. Ищу, где же она. Оказывается – во дворе заброшенного дома.

Стоит человек, вокруг него пустота и одичалость, видно-слышно: в доме давно никого нет, во дворе какие-то обломки, ящики, ржавые посудины... Что-то прокатилось здесь, оставив за собой разруху и запустение... И посреди этого всего стоит человек и играет на трубе.

Иду дальше, а за мной этот звук несется. Никого кругом, а звук во всеобщем безлюдье всё выше и выше, где-то высоко надо мной пронесся и затих вдали...

...не затих, оказывается, а перекочевал через весь город, поближе к студентам, к живому месиву людей и общежитий. Я дала этой звуковой сумятице влиться через окно и услышала отчетливый голос трубы. "Уленшпигель". Успокоил: жив курилка.

А напротив моего окна башня с часами. Циферблат в них всякую ночь меняет цвета: то бледно-молочный, в тон луны, то сине-голубой, под цвет неба, то желто-оранжевый. Всё это мне что-то напоминает.

Киевские часы...

Подымешь голову, взглянешь через балкон, будто кто-то домашним голосом говорит, который теперь час. Не знаю, сколько времени существуют те часы, быть может, столько же, сколько само здание с треугольной крышей, словно башней, в которую встроен циферблат. И здание, и крыша, и часы – уже часть нашей жизни, домашняя атрибутика, "вид из окна" в самом прямом смысле.

Но это и часть фасада гигантского здания. Возраста – дореволюционного, назначения – всякого. Бессарабка – это место, а функций – множество.

Вместимость здания намного больше, чем можно себе представить. Снаружи, с улицы – множество магазинов, каких-то контор с примелькавшимися вывесками УК-, КООП-, ХОЗ-, немало дверей без опознавательных знаков и дверей цвета стены здания, не сразу и увидишь, и каких-то витрин, непонятно от какого заведения. А внутри, в центре, – самое главное: рынок, как арена в цирке. Первый в Киеве крытый рынок. И днем здесь светло, как на улице. Крыша – купол из стекла. И множество оконцев на втором этаже по кругу. Истинно, театр-арена.

Здесь и гостиница "Колхозник".

... И камеры хранения.

... И холодильники.

... И ветеринарная служба.

... И служба по проверке радиации в продуктах.

И чего только там нет.

Долгое время на втором этаже – вход при центральных воротах справа, где едва заметная железная винтовая лестница, – жила наша знакомая. Наблюдала жизнь колхозников. Окно ее комнаты выходило прямо в рынок. А на столе, вместо цветов, стоял букетик из петрушки и укропа, подстать экстерьеру. А вдоль стен – холсты, почему-то одного размера. А на них крупно – лица, холсты небольшие, а лица – крупные. Это колхозники, думала я, она же – художница и изучает их жизнь. Потом знакомая переехала в нормальный дом, а на двери ее комнаты появилась табличка "Колхозная птица". Здесь куры, утки и индейки дожидались открытия рынка. Гам стоял неимоверный.

Но было в этом здании еще потайное место, к которому я прикоснулась совершенно случайно. По простому житейскому поводу.

Дали мне однажды телефон сапожного мастера, который, говорят, виртуозно чинит обувь. Не просто чинит, а делает с ней что-то невероятное, превращает ее чуть ли не в новую обувку. И очень дешево. Это, говорят, его хобби ( слово какое-то, по тем временам, интригующе заграничное, но при этом дозволенное, часто употребляемое в разных контекстах). Бегу к сапожнику, как на свидание. Буду, говорит он, ждать на Бессарабке у входа в магазин. "Кооператор" знаете? Встретились. «Меня зовут Часнык»,– говорит он. До сих пор не знаю, что это – имя, фамилия или прозвище? Часнык – это чеснок по-украински. Он так себя представил. Сам худой, длинный и плоский. Думаю, не Часнык, а зубочек часныка.