_201.DOCX

Нырнули мы за какую-то дверь, а затем в подвал, а там – крошечное душное помещение, я невольно ищу обратный ход, а он сладострастно так впивается в мешок со старой обувью, не просто старой, – до зубов изношенной. Ладно, говорит, придете через неделю.

Вынырнула оттуда, боже, думаю, где я была? В жизни бы не подумала, что у этого здания, символа сытых бесед и благополучия, есть такие душные потайные закоулки.

Наивная, я еще ничего не знаю. Приду через неделю, вот тогда узнаю.

Вообще, ходить на этот рынок только за покупками, все равно, что ходить в театр ради буфета. Поглядеть на это гигантское вместилище красот, на это разноцветье фруктов, овощей и цветов – вот что надо. И описывать это бесполезно – непременно банальность получится. Ну скажешь: "Лучший в Европе!", – в чем я лично не уверена, а что – в Париже хуже? Ну, "красивейший рынок в Киеве... иностранцы замирают в восхищении..."

Ну и пусть замирают. И не ходите по первым рядам. Здесь только пижоны ходят. Пойду дальше, вглубь. Там приятно поговорить, по виду сразу можно понять, какой товар из своего хозяйства, какой – из чужих рук. И опять же, по лицам видно всё. "Хозяйка, тож капуста, тож вино, а не капуста, пробуйте, хозяечка...", – вот так напишешь, как ничего не напишешь, и ничего не скажешь, эту капу-у-усточку только эта бабка и может так назвать. И ходят люди по рядам, пробуют всё подряд и тем довольны.

А картошка – там в конце, почти у противоположного входа, который почему-то всегда закрыт, там же и цветы, но не породистые гвоздики и лилии, а полевые, они даже здесь лугом пахнут. А мужики продают, уж который год их знаю, красно-бурую, узловатую синеглазку: ничего вкуснее её нет. И мы улыбаемся друг другу, старые, можно сказать, знакомые, картофельники. Всё как обычно: беру, расплачиваюсь. А продавец держит бумажку: «Нету,– говорит,– сдачи. Ну ничего, сочтемся на том свете, на балконе». И кладет купюру в карман. Вот те на! Откуда он знает, что у меня балкон?

Избаловала меня Бессарабка. Избаловала разговорами, тары-барами: "Пятьдесят? – А за сорок?". Бог с ними с копейками, но без игры неинтересно. И вдруг – раз! Занесла меня судьба в Новосибирск. А там – всё другое. И рынок – не рынок. Несколько худых морковочек-луковок и петрушка, как деталь новорожденного младенца. А я по молодости-глупости и по инерции от Бессарабки спрашиваю: а можно не столько-то, а столько-то? Бабка поглядела протяжно, и жалобно так: "Что ты, милая, бери так". Ужас. По сей день помню.

Прихожу я, как договорились, через неделю, всё в тот же душный подвал к своему новому знакомому, которого мысленно называю Один-Зубочек-Часныка, смотрю – их уже два. Это мой сменщик, – говорит, – Ноэл Амстердамский. Ну сдуреть можно: оба длинные, плоские, только один – брюнет, другой – блондин. И имена – нарочно не придумаешь. Мой Часнык говорит: если хотите, мол, подождите немного, я работу вашу заканчиваю. А ты, – говорит, – Нолик, развлеки даму, покажи ей наши владения. Ну какие, думаю, владения в этой душной каморке, разве что какая-нибудь еще скрытая дверь. И точно: открывает дверь в какую-то бесконечную путаницу-лабиринт, а там трубы, батареи, ниши, трансформаторы и еще, наверное, много чего, но главное – полумрак, духота и – страшно. Это, – говорит,– подземные коммуникации, почти через весь город. Может, я, – спрашивает Нолик у Часныка, – какой-нибудь секрет выдаю? Может, это тайна?

Какая тайна, – говорит Часнык, – кому надо, те знают. Хотите посмотреть? Не хочу. Страшновато, надобно признаться.

А Ноэл Амстердамский оказался наредкость разговорчивым. В Бородянке работал грузчиком (интересно, что он там грузил, при таком телосложении?), а сейчас вот будет... как это... мастер? Ну, да. Мастер. А дома жена и двое деток. Электричкой два часа – надо угол возле работы снять. Каждый день туда-назад накладно, лучше – угол. Мать медработник в поликлинике, сестра – в конторе, племянница сидит в тюрьме, так что, всё в порядке. Но, наверное, скоро выйдет, она беременная. Рожать будет, а потом опять, наверное, в тюрьму. Если нет, надо ей работу искать. Вы заходите, а то, знаете, дни длинные на дежурстве. Вот освоюсь – покажу коммуникации.

А Часнык и вправду – художник по обутке. Из старых башмаков сделал что-то немыслимое, королевское прямо-таки. Настоящий мастер. Ноэл радуется: нас теперь двое. Я – Амстердамский, а он – Мастер Дамский. Часныку это, кажется, не нравится. Ну какой я "Мастер Дамский"?. Часнык я.

Ладно, мужики, пока. А то уже темнеет.

Сколько времени ушло на это путешествие, думаю я, глядя на часы со своего балкона? Час? Два? Или полжизни?

Паванна

– Пора ехать на концерт, а ты все возишься, капризничаешь...

Уж не знаю чего не хватает моей Настасье.

Едем мы с друзьями в парк. Не парк, а известное всей чикагской округе райское место. Одна только мысль о поездке вселяет радость.