_201.DOCX

– Тебе не приходило в голову, что каждое дерево, – движением головы Сурен показал вниз, – кто-то оттуда?

Мы на старом Киевском кладбище: среди деревьев, кронами под самое небо.

– Где-то здесь, на этом участке, твой отец?

Через столько лет узнал место.

– Хорошо, что вместо каменной глыбы посадила дерево у изголовья.

– Я не садила. Само выросло.

– Здесь деревья сами знают, где им расти.

Снова встретились на Крещатике. ("Крещатик уже привык...").

– Ты не слышала московскую сводку погоды на ближайшие дни?

– Не слышала... Мне всё равно, мне в Москву не надо...

– А мне надо. И не знаю, в чем ехать: брать с собой плащ или не брать. Собирается вгиковский выпуск, наш курс. Все братья-операторы с других, нормальных студий, люди как люди. У всех звания: кто заслуженный, кто народный, кто лауреат... Профессора-доценты. Один я без роду, без племени. Нет меня на студии. К тому же, не знаю, в чем ехать...

В тот раз Сурен поехал не в Москву, а в зону, навестить Сергея.

...И, может быть, Сергей снова подумал: у Сурена библейское лицо.

А вообще, память о Сурене Шахбазяне не ассоциируется со словами: он немногословен. И действия его нехлопотливы. И нрава он был не очень веселого. Не потому что грустен, а потому что сосредоточен. Ему некогда. Жил нешумно и по делу. Занимался камерой и снимал кино.

Прошу вас, посмотрите "Цвет граната".

Снова всплывает образ Сергея Параджанова.

Странно, но по прошествии лет в моем сознании он больше ассоциируется с тишиной, чем с тем, о чем охотно "воспоминали". Что-то происходит с образом памяти, она взрослеет. Наверняка, не потому, что все фейерверки во славу Параджанова отгремели: не будет им конца. Но жила в Сергее тишина, словно глубоко спрятанная им. А может, оберегал он ее, окружая себя частоколом шума, театром своей жизни.

И все-таки совпали они с Суреном Шахбазяном, человеком-не-фейерверком, в главном: эстетике, таланте. Служении. Совпали в создании "Цвета граната" – лучшем, что сделал каждый из них.

– У отношений есть посмертия, – говорит Сергей, – они оказываются важнее самих отношений. Конечно, когда люди молоды, влюблены, внутренности истерзаны любовью и трагедиями – это одно. Это необходимо, это кровообращение жизни. А потом всё другое. И это важно. Это важнее.

Сергей занят делом. Он обкалывает свою фотографию – огромную, метровую – кнопками. Обычными канцелярскими кнопками. И вешает фотографию на дверь Светланиной комнаты. ( Попробуйте не заметить! ) И получается совсем другой портрет: кнопочные пуговицы стали форменными, а блестящие полосы на плечах – погонами, а вокруг головы – нимб из кнопок. Сергей после зоны.

Он один в Светланиной квартире. Как оказался один – невероятно. Впервые за долгое время вижу его одного в доме, и это оказалось непросто: вижу старого, больного человека. Вокруг него тишина, и что с ней делать неизвестно. Нарушать страшно. Разделить невозможно. Тишина – персональная собственность.

– Ты можешь сварить мне кашу?

Вот спасибо. Выручил.

– И непременно посмотри "'Травиату" Дзеферелли.

Это его любимая опера.

Честно говоря, слышала его громкое недовольство не так уж часто.

Принес он однажды две красные целлулоидные рыбы: " Это Машáчке" ( Маша до сих пор помнит бородатое лицо и это слово "Машачка"), а потом вдруг достает две остроконечные лампочки и говорит, что рыбы должны служить колпачками для ночных светильников. Очень красиво. Когда встаю к ребенку ночью, должна включать именно эти светильники.

Что было дальше – ясно. Слава богу, живы остались, не угорели. Но когда Сергей узнал, что красота эта "поплыла" и мы ночью открывали окно настежь, чтобы не задохнуться, – кричал.

А "Машачка" он произносил нежно и тихо. В это время он ждал появления сына.

В телеграмме, которая застала меня в другом городе, было два слова: "Сын Сурен".

И помнится такое... Много лет спустя после истории с рыбами.

Машачка (Машенька-Мария) была уже взрослой девицей, а сыну Лене – лет 8-9.

Приходит однажды Сергей.

– Одолжи, – говорит, – сына. И не делай страшное лицо.

А сам стоит, глаза выпучил, наверное, хочет показать, какое у меня в этот момент выражение лица.

– Ничего страшного. У одного замечательного человека сегодня день рождения. Этот человек – дрессировщик. Знаменитый. Дрессирует тигров. И львов. Леня будет поздравлять его во время представления на манеже. О-то-мри. И очнись. Тигров в этот момент на манеже не будет.

– Леня, хочешь пойти в цирк, посмотреть на львов и тигров?

Сына долго не было. Я металась, как зверь в клетке, и не знала, куда звонить. Тигры трубку не брали. Наконец появляются ( не тигры, а Сергей с Ленькой). У сына физиономия и сорочка вымазаны шоколадом. А Сергей – с порога:

– Бэз-дарность. (Большего оскорбления не бывает). Не могла надеть на него нормальную рубашку, чтобы из штанов не высовывалась. Когда он преодолевал барьер, рубашка вылезла из штанов. А в руках... Ну, ты же знаешь, букеты и всякие дары для именинника. («Бедный мой ребенок, – думаю, – иди знай...»).