Делать нечего. Повесив плечи, плетусь в тесную кухоньку и усаживаюсь за стол, на котором стоят две чашки и алюминиевая кастрюля с исходящей паром картошкой. У плиты колдует хозяйка дома баба Валя. Добрейшей души человек, хотя и крайне назойливая, с изрядной долей занудности. Зато готовит — м-м-м, закачаешься!
— Ох, мучитель ты Степка, — оборачивается баба Валя, опуская деревянную лопатку, которой она любовно помешивала фырчащее в сковороде мясо. Над сковородой клубами вздымался ароматный пар, истаивающий под дощатым потолком. — Куды ж это годится: не емши, не отдохнумши, и за дела?
— Ну что вы! Все нормально, — отмахиваюсь я, но меня выдает подергивание носа, принюхивающегося к еде.
— По ходу дела, баб Валь, перекусим. — Степан усаживается напротив меня, скрипнув табуретом, закидывает ногу на ногу и важно упирается локтем в покрытую цветастой клеенкой столешницу. — Дел уйма, а времени ни на что не хватает.
— Глупости это, а не дела, — отмахивается баба Валя лопаткой. С лопатки срывается приставший к ней квадратик лука и заканчивает свой короткий полет на переносице Степана.
— Баб Валя, — хмурит брови Степан, брезгливо откидывая пальцем лук.
— А чего? Не так что ль? Вояки, тоже мне!
— Баба Валя!
— Да уж семьдесят годков Валя. А вас уж десяток из их знаю, а воз и ноне там. Тожить мне, лебедь с раком, — фыркает бабка.
— Чем-чем? — переспрашиваю я. На меня нападает веселость, вроде как маленькая месть «бобру».
— Грм-м! — Степан хмурится еще больше. Лохматые брови топорщатся, словно иглы у дикобраза. — Ты тоже так считаешь? — оборачивается он ко мне.
— А чего сразу я? — мне с горем пополам удается придать лицу невинно-отстраненное выражение. — Между прочим, я вообще о вас ни слухом, ни духом. Только от винтокрылого орла и слыхал.
— От кого? — удивляется Степан, возя пальцем по нехитрому узору клеенки.
— Да от дрона, от кого же еще! Он мне вашим «бобром» весь мозг уже выел.
— Грм-м, — удивление Степана сменяется растерянностью.
— А чего? Разве не так? — ох, много болтаю, но чувства прямо-таки распирают меня.
— Не понимаю тебя, — вздыхает Степан, — вроде как добровольно к нам, а с таким настроем.
— А куда ж мне с таким настроем еще податься после всего, что вы в моей родной дурке натворили? Жил себе, не тужил.
— Прям-таки и не тужил? — в движениях Степанова пальца проклевывается нервозность.
— А что? Там не так уж и плохо. Кормят сносно, трат никаких, беседы еще задушевные. Вот ты обиделся сейчас, а там философию бы развели, разбираться в проблеме начали: что да почему.
— На философию, значит, потянуло?
— Да на кой она, философия твоя, мне сдалась? — вскидываю я брови. — Ты спросил — я ответил.
— Да-а, — разочарованно протянул Степан. — Значит, в стороне хочешь остаться? Пусть мир в тартарары катится, а Федя будет спинку на травке отлеживать да в ус не дуть. Нет, ты не подумай чего — я тебя ни в чем не обвиняю. Тем более, не требую. А только философия здесь простая: капут человеку приходит.
— А ты-то чего переживаешь? Перекроить — никого уже не перекроишь. И спасибо никто не скажет. Сам в этом сколько лет варился.
— А мы не за спасибо работаем, — отвечает Степан. — Вернее, боремся.
— Да ну? А за что же тогда, если не секрет?
— За идею. За счастье человеческое.
— Красиво звучит. Героически. А ты у людей спросил?
— Чего? — непонимающе моргнул Степан.
— Нужна ли им твоя борьба. Может, они и без того счастливы, каждый по-своему. Один на три кнопки за день в офисе нажмет, и при этом считает себя счастливым человеком, потому как полагает, будто без его труда обществу придет этот самый капут. Другая шмоток себе понакупит и вертится в них перед зеркалом день-деньской — тоже счастье! Третий преступника поймает, после того как машина ему укажет, кто он и где скрывается. Не счастье скажешь? Счастье! Четвертый с телевизором беседы ведет, муть мыльную обсуждает, посты строчит и на лайки облизывается — счастье в чистом виде! Да мало ли? А ты им что предложить хочешь?
— Я? — Степан, явно не ожидавший подобного напора, окончательно растерялся. — Вообще-то, светлое будущее.