22 июня. Черный день календаря.

«В июне 1941 -го мне было 19 лет. Я снимался в роле Андрея в фильме Довженко «Тарас Бульба». В субботу и воскресенье у нас был выходной. Нам сказали, что мы должны будем посмотреть какую-то зарубежную картину, для чего мы должны были в воскресенье в 12 часов быть на студии. В суббо­ту я что-то читал и перечитывал — лег спать по­здно и проснулся от стрельбы. Я выхожу на бал­кон, из соседнего номера тоже выходит мужчина: «Шо це таке?» — «Да це мабуть маневры Киевско­го военного округа». Только он это сказал, и вдруг метрах может быть в 100 самолет со сватикой раз­ворачивается и идет бомбить мост через Днепр.

Это было часов в 5 утра... Сосед побледнел — что-то не похоже на маневры. Спустились вниз. Никто ничего не знает. За мной никто не приехал. Я по­ехал на студию на трамвае. Вдруг опять налет. Бро­сили бомбу на еврейский базар, который был на том месте, где сейчас находится цирк. Первые жер­твы. Приехал на студию. Услышали выступление Молотова. Картина стала ясна. Митинг. Александр Петрович выступил и сказал, что вместо заплани­рованных полутора лет на съемку картины, мы сде­лаем это за полгода и будем бить врага на его тер­ритории. Настрой был вот такой. Но буквально на следующий день, когда мы приехали на съемки, той массовки, в которой участвовали солдаты, не было. Тогда мы поняли, что извините, но это все­рьез и надолго».

Вспоминает В.Д. Рычков:

«Я жил в Киселевске Кемеровской области. На начало войны реакция у людей была разной. Взрослые встретили войну со слезами на глазах, с озабоченностью, расстроенными. Бегали к друг другу, шептались, обменивались мнениями, пони­мали, что надвигается страшная беда. А мы, мо­лодежь, — с энтузиазмом и воинственно. Собра­лись в горсаду нашем на танцплощадке, но ни о каких танцах не было речи. Мы все разбились на две группы. Одна группа «специалистов военного дела» утверждала, что 2—3 недели — и от фашис­тов ничего не останется. Вторая, более степенная группа, говорила: «Нет, не 2—3 недели, а 2—3 ме­сяца — и будет наша полная победа, разгромят фашистов». Азарта этому придавало еще необычное явление. В это время на западе был не обычный «закат как закат», а багрово-красно-кровавый! Еще говорили: «Это наша Красная Армия так обруши­лась всеми огневыми средствами на немцев, что видно даже и в Сибири!» Ну, это была утопия, ко­нечно. А я... Сейчас я не знаю, по какой причине, но тогда стоял и думал: «О чем они говорят?» Мне говорили, что я всегда был умным, — может быть, я не уверен. Мой друг Ромашко, он и сейчас живой и может подтвердить, спрашивает: «А ты, Валька, чего стоишь и не говоришь своего мнения?» И я говорю дословно следующее: «Нет, ребята, надело нашей победы уйдет не менее 2—3 лет». Какой тут шум-гам начался! Как меня только не оскорбляли! Как не обвиняли! Я все думал, лишь бы по морде не надавали за такой прогноз. Не знаю, не могу объяснить почему, но я был уверен, что какие там 2—3 недели! Два года, как я сказал. Но оказалось, что я хоть и был ближе к истине, но сильно-сильно ошибался...»

Вспоминает Т. А. Иванова:

«Мне было десять лет, когда началась война. Мы жили в Анапе на улице Нижегородской, это сейчас улица Сабурова. Было воскресенье. Я с подружками пошла в кино. Кинотеатр «Спартак» стоял на месте санатория «Голубая волна». Мы пришли в кинотеатр, еще до сеанса спустились к морю и в лодке я нашла пистолет. Я подумала, что это игрушка, взяла его, а он тяжелый. Я испуга­лась и бросила в воду. Это было, как знамение...

Почему мне попался этот пистолет? Я закричала подружкам, они подбежали. Мы его попытались достать — вода чистая была, тихо, но не смогли. Побежали в кинотеатр, и там нам объявили, что началась война. Я прибежала домой, сказала папе. Папа уже знал, что началась война. Бомби­ли Киев, Севастополь. Я ему говорю: «Ой, хоть бы одна бомба упала у нас, мы бы посмотрели, что это такое». Он говорит: «Если хочешь посмотреть, то посмотри на снаряд». А у нас был во дворе ту­рецкий снаряд. Он наполовину в землю ушел, а донце торчало. Папа там всегда колотил какие-то металлические детали, а я на нем орехи била. Потом он повел меня в музей на улице Пушкина, где сейчас «Луч». Там мы смотрели на круглые снаряды, бомбы. Из чего они были сделаны, не помню. Были там длинные снаряды, он мне все это показал и сказал, что это очень страшно».

Вспоминает Н. П. Овсянников: