22 июня. Черный день календаря

— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

— Разрешено.

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!»

Не ограничившись приказом о приведении флота в боевую готовность номер один телеграфом, Н. Г. Кузнецов стал лично обзванивать командующих флотами. Первым в списке был командующий Балтийским флотом. Черноморский флот был последним, и нарком дозвонился до начальника штаба флота контр-адмирала И. Д. Елисеева около часа ночи.

Звонок Н. Г. Кузнецова ненамного опередил телеграмму, она прибыла в 1:03. Уже с весомым документом на руках начальник штаба флота появился на командном пункте. В 1:15 по Черноморскому флоту была объявлена готовность № 1. На практике это означало необходимость вызова всего личного состава на корабли и части. Поначалу осуществлялся скрытый сбор с помощью посыльных. За командующим флотом была послана машина на дачу. Очевидно, это было одним из последствий второй директивы Н. Г. Кузнецова-, призывавшей «тщательно маскировать повышение боевой готовности». Однако скрытый сбор протекал слишком медленно, и в 1:55 И. Д. Елисеев берет на себя ответственность и объявляет «большой сбор». Ни о какой скрытности речи уже не было: загудели сирены кораблей и судоремонтного завода, загремели сигнальные выстрелы береговых батарей. Для находящейся в глубоком тылу базы это было вполне допустимым решением. Для маскировки Севастополя от воздушного противника были приняты куда более радикальные меры: последовало распоряжение отключить рубильники городской электростанции. Мрак ночи прорезали только вспышки одного из маяков. Связи с ним не было, и на маяк отправили мотоциклиста.

Кромешная темнота скрывала суету сотен людей на кораблях и в городе. Корабли принимали снаряды, торпеды и другие припасы. Артиллеристы береговых батарей и зенитчики готовили орудия к открытию огня боевыми снарядами. К 3:00 о переходе в полную готовность доложил 61-й зенитный полк, четыре дивизиона береговой обороны и одна из эскадрилий 32-го истребительного авиаполка. Хотя прошло уже больше часа с момента объявления «большого сбора», готовность большинства кораблей запаздывала.

Времени на размышления уже не оставалось. К Севастополю подходили бомбардировщики «Хей-нкель-111» из состава II группы 4-й бомбардировочной эскадры Люфтваффе. Их было меньше десятка, от пяти до девяти, по разным данным. Некоторые самолеты из-за затемнения цели просто не нашли. Разумеется, выделенных для удара по Севастополю сил немецкой авиации было недостаточно для погрома, подобного устроенному 7 декабря 1941 г. в Перл-Харборе даже с учетом разницы в размерах флотов. У немецких ВВС в тот момент были куда более важные задачи на сухопутном фронте, и пытаться уничтожить советские корабли было бы просто безумием. Советский ВМФ был все же куда менее опасен, чем многочисленные самолеты приграничных округов. Немецкое командование поставило перед летчиками задачу напугать противника, а не нанести уже первым ударом непоправимый ущерб. Вместо бомб «Хейнкели» несли мины, которые нужно было сбросить на выходе из Северной бухты. Для усиления психологического эффекта использовались парашютные мины LMB, а не беспарашютные ВМ-1000. Т. е. мины сбрасывались так, чтобы их видели. Расчет, что их увидят, оправдался: от постов СНиС поступило множество сообщений о парашютистах. Затемнение существенно дезориентировало немецких пилотов, и две мины были сброшены на сушу. В 3:48 и 3:52 они самоликвидировались. Среди жителей города появились первые жертвы.