22 шага против времени

– А чего, их можно всем сельцом разводить. Тут ничего сложного нет. Если захотят, могут запросто разбогатеть и выкупить себя из неволи.

В это время к воротам подошёл Никифор Ворсанафьевич.

– Здравствуйте, паничи, – снял он шапку. – Слыхал, про выкуп речь ведёте?

– Так и есть, дядя Никифор, – приподнял цилиндр в знак приветствия Лера. – Разве нельзя вам выкупиться?

– Отчего же, – усмехнулся Лозович, – возможно. Но господа редко нашему брату вольную дают.

– Так вы, наверное, мало предлагали? – улыбнулся Шурка.

– Да кабы так. В нашем уезде крестьянин проживает с преогромной семьёй. У него одних сыновей токмо семь душ. Зарабатывают на перегоне скота немалые барыши. Помещику своему предложили шестьдесят тысяч рублёв, чтобы, значит, полностью выкупиться, а тот ни в какую – не хочет отпускать.

– Ё-моё, – присвистнул всезнающий Шурка. – Да сейчас среднее имение шесть тысяч рублей стоит.

– Эх, паничи, – вздохнул печально Никифор Ворсанафьевич, – не можно такое господам сказывать, да я скажу, больно уж вы на наших панов не похожи.

– Дядя Никифор, мы – могила, – заверил Лера. – Мы сами эксплуататоров не любим.

– Ага, не любим, – подтвердил с усмешкой Шурка.

Поняв, на что он намекает, Лера показал кулак.

– Всё, – сердито объявил он, – таким я больше никогда не буду.

– В округе нашей, – между тем продолжил Лозович тихим голосом, – имеются крестьяне, кои много богаче своих панов. Да токмо оные скрывают свой достаток. Зачисляют деньги на подставных лиц или прячут их от помещика. Ведь пан ныне для крепостного человека и царь, и бог. Восхочется ему, посадит мужика на цепь и голодом заморит, а то просто разорит без всякой для себя выгоды.

– Ненормальные какие-то, – заметил Шурка.

– Я и говорю, – кивнул Лозович, – не в деньгах дело.

– А чего же тогда не отпускают?

– Да из вредности, – махнул рукой Никифор Ворсанафьевич. – Но и наш брат, не будь дураком, панов за нос водит. Сказывают, жил-был мужичок крепостной. На зиму просился в город красным товаром[99] торговать. С того своему господину оброк и платил. Ходил в рваном тулупчике. Детей у него мал, мала и меньше. Единожды пришёл к пану и в ноги, мол, дай вольную, за меня де купцы городские в складчину деньги внесут, сколь смогут. Ну, барин и назначил цену невысокую – что с оборванца взять? А уж после встречает он в городе сего мужичка, а тот прямо-таки сам барин, разодет, как именитый гражданин[100]. Да садит свого бывшего пана в расписную карету, да везёт к особняку высокому, а после и к заводу. Это всё, говорит, моё. Помещик чуть было разума не лишился, что такого хозяйственного мужика упустил. Так-то.

– А вы сами пробовали выкупиться? – поинтересовался Шурка.

– Было дело, – признался Лозович. – В тот год, когда Марьян Астафьевич имение у старой графини приобрёл со всеми деревнями и проживающими в них крестьянами. Отказал новый барин, лишь токмо о мастерстве моём прознал. Хорошо ещё, что лавку я на имя одного свого знакомого мещанина открыл. А не то бы отобрал. С той поры Марьян Астафьевич повсюду мною похваляется, что де токмо у него такой лозоплетельщик водится. Меня уж не раз у него торговали и одного, и со всем семейством – цену давали немалую. До сего лета он ни за какие деньги не соглашался. А ныне вот…

– И теперь не продаст, – перебил его Лера. – Князь Александр вашему помещику вчера три тысячи шестьсот рублей проиграл.

– А ты откуда знаешь, что три тысячи шестьсот? – удивился Шурка.

– Ты же сам говорил, что колоду карт преобразовал, – напомнил Лера. – По сто рублей из каждой карты. В колоде – тридцать шесть карт. Тут и считать нечего.

Общежитие для канареек

Узнав, что друзья выкупили у персов канареек, Никифор Ворсанафьевич озадачено подкрутил ус.

– Их, пожалуй, на волю отпустить нужно, – посмотрел он на Леру, – а то, чего доброго, помрёт птичка певчая с голодухи-то.

– На воле она быстрее погибнет, – не согласился тот. – Она же домашняя, давно разучилась корм добывать. Лучше её разводить на продажу.

И Лера рассказал, что в Брянской, Смоленской, Московской, Калужской, Ивановской, Тульской и Нижегородской губерниях разведением канареек занимаются целыми деревнями и даже уездами, приспособив для этого чердаки домов и амбаров.

– Запускают на чердак сотню самцов и штук триста самок, – вдохновенно рассказывал он, – а потом больше тысячи птенцов получают…

Никифор Ворсанафьевич слушал его, разинув от удивления рот. Только Шурка как-то задумчиво смотрел на восток. «Слушай, – наконец, передал он мысленно, – но ведь это не сейчас российские крестьяне стали выращивать канареек, а только в середине 19 века».

«Подумаешь полсотни лет туда, полсотни лет сюда, – сердито посмотрел на него Лера. Надо же кому-то первым начинать».

Шурка только плечами пожал. Тем боле, что Лерина идея Лозовичу понравилась. Правда, мужик он был дотошный и потому принялся выпытывать все хитрости канареечного дела.

– Ты, граф мой разлюбезный, – требовал он, – перво-наперво растолкуй, какого корму им требуется?

– Зернового.

– А произрастает ли такой у нас?

Лера стянул с себя парик и почесал затылок.