25-я рага

я иду по следу твоего погребального поезда, хайле селласие,
выжженному ровной колеей в потрескавшейся земле Вавилона,
где, как известно, пустыня, слишком большая для сорока языков сорока племен и
сорока поколений без памяти; я вырываю твой труп, памятный,
удостовериться в подлинности твоих девяти имён.
в этом мире наперечет нелжи, стократ больше обмана и падали,
сами склоняем которые по сорок раз на дню
на уровне сердца, хайле, люблю
ли, ненавижу, статика смысла и право выбора
из ста жизнесмертей единственной – благо, и я пою
так
о самой последней.

[благоволительницы]

карликовые толстосумы Европы, верные завету Фрейда
штурмуют ковчег, укрытый царицей Савской
где-то в песках Эфиопии южнее Аксумы,
если верить пересказам Кебра Нагаст
для октябрят,
тысячекрат-
но размноженным на дармовой
бумаге, вперемешку с эфиром,
зефиром, мелками, мотыльками,
спаленными дотла солнцем твоим любви пью
Джа безмятежность,
сидя на нижних ветвях
вяза – долгой дорогой роста связан,
из неусыпного детства к потешному сраму пою,
дурак, зрелости песню злую
в день твоего покоя
и
поминовения ушедших от конвоя
бхикшу-беглецов высмотренных до беспамятства,
каменеющих между плато путорана и магнитным полем
на куцей качели себяимения, цели,
не выбирающей средства.

[ребусы]

Аллах керим
(…и тогда пески и камни Данакиль
Становятся словами, наползающими друг на друга…
Поэма, записывающая себя сама от твоих запястий,
Где, глубоко под кожей, снуют проказливые эльфы
Кайфа, томные феи горячки. Слова,
Умещающиеся в тот смысл, который ты лично склеил
Из лепестков и глины, забившейся в трещины мира,
Никогда не принадлежавшего тебе целиком,
Но оставлявшего свои алые маркеры на полях твоих
Многочисленных имён и жизней
В мгновения опасной близости к смерти и
К женщине, вестнице бессилия, которой ты грезил,
Опаленный солнцем, выискивая тени.
В часы, когда «кровавые шприцы ночи»
Яды безмолвия вводили в вену,
Пустыня оставалась равнодушной…)

[карманная рага дождя]