28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

Решено: бегом домой! Я развернулась спиной к стене и вдруг увидела в нескольких метрах от себя приставную лестницу, валяющуюся на дороге. Не поймешь: то ли ее просто так бросили, то ли специально положили. Что, если она предназначена мне? Чтобы я приставила ее к стене и забралась наверх – а на той стороне меня встретят польские проводники, которые подскажут, что делать дальше? Но тогда Ашер опять-таки должен был меня предупредить. Или нет? Что я, в сущности, знаю о том, как он организует эти вылазки?

Но если все так, соображала я, значит, мне предстоит переправить в гетто не продукты. Будь это продукты, под стеной бы ждали люди с тележками – надо же куда-то грузить добычу. Возможно, мне придется переправлять через стену американские доллары – самую твердую валюту в гетто, во всей Польше, да что там! – во всем мире.

И был только один путь узнать, какое же задание мне приготовлено, – все-таки вскарабкаться по лестнице на стену.

Я сделала шаг к лестнице и в нерешительности остановилась над ней. Ну же, хватит мешкать! Время, купленное бандитами у охраны, может истечь в любую секунду. Руки у меня тряслись, но, когда я коснулась грубой древесины лестницы, дрожь немножко утихла. Я прислонила лестницу к стене там, где была тень, подальше от светлого круга, который отбрасывал уличный фонарь. Высотой она была метра два с половиной, оставшийся метр придется подтягиваться. Это с нерабочей-то рукой! Везет так везет! Ну хоть морось прекратилась. И на том спасибо. Я полезла наверх. Перекладина за перекладиной. Быстро, впопыхах. Раз уж я ввязалась в это безумие, то чем скорее управлюсь, тем лучше.

Добравшись до верхней ступеньки, я крепко уцепилась здоровой рукой за боковину лестницы, а раненой потянулась наверх, чтобы расчистить от осколков место, где я собиралась влезть на стену. В ране адски стреляло, но я изо всех сил старалась не обращать внимания на боль. Осколки были крупные, и надо было не только не порезаться – я ведь даже не подумала взять перчатки, овца безмозглая! – но и следить за тем, чтобы ни один из них не упал на землю.

Над стеклом вилась колючая проволока. Мне вспомнились истории о солдатах, которые в Первую мировую погибали, запутавшись в колючей проволоке. Если я ее аккуратно приподниму, может, получится подлезть снизу? Даже если получится, то как я спущусь с той стороны? Подставит ли мне лестницу проводник – если кто-то меня вообще ждет? Может, позвать, проверить, откликнется ли кто-нибудь? Ну нет, слишком велика опасность привлечь внимание тех, кого не надо.

Я осторожно ухватилась за стену обеими руками и потихоньку высунулась из-за нее, чтобы разведать обстановку. Между стеклом и проволокой мне видна была польская сторона. И тут я поняла, что я круглая дура и все мои умозаключения гроша ломаного не стоят: контрабандисты, с которыми я должна была встретиться по нашу сторону стены, все-таки успели тут побывать. Но они бросили лестницу и удрали, когда увидели то, что теперь увидела я: к стене отовсюду стягивались немецкие войска. В полной тишине. Организованно. Стремительно. Дисциплинированно.

Во многих местах, как, например, метрах в двухстах от меня, они уже замыкали цепь окружения. С какой целью немцы берут гетто в кольцо, я не знала, но было ясно: ни секунды больше нельзя торчать над стеной, моя голова – прекрасная мишень. Я поспешно слезла по лестнице вниз и, оставив ее у стены, бросилась по пустынным улицам прочь. Позади, над стеной, уже вставало солнце. До дома мне незамеченной не добраться… Я поспешно юркнула в первый попавшийся подъезд и вскоре заснула от переутомления.

А через несколько часов проснулась от шума на улице. Я с трудом поднялась на ноги – рука по-прежнему болела чудовищно – и вышла наружу. Тут-то стало ясно, зачем гетто оцепляли солдаты. Всюду висели плакаты:

ОПОВЕЩЕНИЕ

По приказу немецких властей все лица еврейской национальности, проживающие в Варшаве, вне зависимости от возраста и пола, должны быть переселены на восток.

Я прочла и подумала лишь одно: Хелмно.

15

Хелмно.

Хелмно.

Хелмно!

Перед внутренним взором замелькали ужасные картины: как Ханну, маму, Даниэля, меня и еще целую толпу народу загоняют в грузовик под окрики солдат и лай овчарок. Дверь запирается, и мы остаемся в кузове, притиснутые друг к другу. Дышать в затхлой тесноте почти нечем, глаза не сразу привыкают к темноте. Других людей я скорее ощущаю, чем вижу. Слышу их лихорадочное дыхание и почти осязаю их страх. Люди гадают: куда нас повезут? А я знаю: никуда.

Мы слышим, как заводится мотор. Но машина не двигается с места. А зачем? Ехать ей ни к чему. Главное – чтобы выхлоп шел. Труба отведена в кузов.

Люди растеряны. Те, кто посообразительней, быстро смекают, что происходит. И кричат:

– Они нас убьют! Они нас убьют!