28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

– Когда наутешаешься, подойди на пару слов, – сказала мне Эсфирь. «Наутешаешься» – она произнесла это холодно, почти презрительно. По ее мнению, оплакивать кого-то значит попусту тратить время, отвлекаясь от главного. С тех пор как я сделалась героиней, она прониклась ко мне каким-никаким уважением, но, как мне казалось, завидовала, что я пошла в бой вместо нее и она, в отличие от меня, не убила еще ни одного немца. Да будь у меня такая возможность, я бы охотно с ней поменялась! Если бы у меня, как у героя Герберта Уэллса, была машина времени, я бы вместе с Эсфирью перенеслась в прошлое и предоставила бы ей убить немца. Тогда ей бы достался статус героини, а меня не преследовали бы кошмары – даже сейчас, четыре недели спустя после вылазки. А еще лучше отправиться на машине времени еще дальше в прошлое и спасти Ханну, и маму, и папу тоже и помешать Симону устроиться в еврейскую полицию. А лучше всего – полететь на много лет назад и уничтожить Гитлера еще в бытность его ребенком. Вот его бы я убила с большим, с огромным удовольствием! И никакие кошмары меня бы не мучили.

Я сказала Рыжику Бену – про себя я, наверное, всегда буду именовать его Рыжиком:

– Поговорим потом.

При этом я сама в точности не знала, о чем с ним говорить. О смерти Ханны? Что я – буду в красках описывать, как она лежала в собственной крови? Он опять расплачется, а вслед за ним и я. Хотя… может, мне и на пользу пойдет, если я разделю свою боль с другим человеком. Может, я смогу утешиться. Хоть немного.

Мы с Эсфирью поднялись из подвала в квартиру, и она сказала:

– По-моему, от этого парня толку не будет.

– Ты и про меня так же думала, – возразила я.

Эсфирь спорить не стала.

– А я-то еще и в сто тысяч злотых вам обошлась, – нахально добавила я.

– Которые предназначались для Захарии, – ответила она, и в ее глазах блеснула ненависть.

Зря я, конечно, это ляпнула. Она до сих пор не простила мне, что Амос вывел с Умшлагплац меня, а не их товарища. Ну что мне на это ответить? Согласиться, что лучше бы я вместо Захарии оказалась в печи?

Ничего такого я, конечно, говорить не стала, а продолжила защищать Рыжика Бена:

– Из него боец выйдет получше, чем из многих других. Бен мог бы сидеть под крылом у своего папочки из юденрата и горя не знать. Раз пришел к нам, воля у него железная.

Эсфирь ничего не ответила, словно не видела смысла в том, чтобы дальше обсуждать со мной Бена. Хотя сама же этот разговор завела. Поняв, что нас с Беном что-то связывает, она, похоже, попросту не удержалась от соблазна задеть меня, высказав сомнения в его способностях.

Эсфирь распахнула дверь в квартиру. Что же ей от меня нужно? Я хотела было спросить напрямик, но передумала. И так скоро все узнаю. Чем меньше разговоров, тем меньше шансов поссориться.

Мы двинулись на кухню. За столом возле печатного станка сидели Амос, чья рана на руке уже затянулась, и Мордехай. Командир ЖОБ встал и обнял меня, как старого товарища. В сущности, старым товарищем я для него и была. Мы вместе нанесли немцам первый удар. И все-таки мне казалось странным, что он держит меня за равную – даже если сам он так считал, я-то знала, что я ему не ровня. Тогда в толпе Мордехай действовал куда смелее и решительнее. Перед внутренним взором я снова увидела, как он шагает прямиком к солдатам и палит по ним из пистолета. Решительный человек, бесстрашный в деле. И убедительный на словах. Я ему и в подметки не гожусь.

Еще несколько недель назад я на него даже глаз поднять не посмела бы, не говоря уж о том, чтобы перемолвиться словом; и теперь я силой воли заставила себя обнять его в ответ, чтобы не показаться невежливой. Отпустив меня, он перешел прямиком к делу:

– Нам нужно больше оружия.

– Да меньше-то, кажется, некуда, – пошутил Амос.

Мордехай слегка улыбнулся, у Эсфири ни один мускул на лице не дрогнул, а я нервно переступила с ноги на ногу: к чему наш командир клонит?

– Нам нужны люди, которые будут доставать оружие на польской стороне. Чтобы жили там постоянно и поддерживали связь с польским Сопротивлением.

Так вот почему я здесь: мне предстоит покинуть гетто. Перейти на другую сторону стены.

– Люди нужны самые лучшие, – добавил Мордехай. Посмотрел сначала на Амоса, а потом на меня – и улыбнулся: – Но приходится брать что есть.

Еврейский юмор. Ну отлично.

– Вы двое, – продолжил он уже серьезно, – не раз бывали на той стороне. К тому же вы можете сойти за поляков.

Меня взяли сомнения: в последний раз я была в польской части города почти год назад. Да, наружность у меня не настолько семитская, как, скажем, у Эсфири. Но я не блондинка, как Амос, – разве что глаза зеленые.

Да и не тянуло меня в польскую часть Варшавы. Родина – она и есть родина. Даже если родина эта – гетто. С тех пор как началась акция, я бросила мечтать об огнях большого Нью-Йорка. Эта мечта осталась в другой жизни – в той, в которой был Даниэль.

Даниэль. Если Рыжик Бен уцелел, то, возможно…

– Из нас с Мирой выйдет отличная парочка! – прервал Амос мои размышления. – Нам не впервой, верно? – Он засмеялся.