28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

Со мной много чего случилось. И этот кошмар будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. С другой стороны, самое ужасное меня миновало. Повезло. Впрочем, поняла я в этот миг, своему везению я и сама поспособствовала. Если бы я не тянула так долго с раздеванием, не оставалась бы до последнего в этом несчастном носке и не спровоцировала бы эсэсовца на оплеуху, он бы добрался до меня раньше, чем пришел офицер. И если не сам насильник, то уж офицер-то наверняка заметил бы письмо на полу, и меня запытали бы до смерти в тюрьме. Я как могла оттягивала то, что представлялось неотвратимым, хотя ни малейшей надежды на спасение у меня не было, – и благодаря этому избежала самого страшного. Я жива и даже невредима, и письмо по-прежнему при мне. Внезапно оно снова обрело для меня значение. И наше дело стало для меня еще важнее, чем раньше: эти сволочи отняли у меня все, что я любила, эти сволочи чуть было не лишили меня последнего – чести, – они должны сдохнуть!

– Мира? – Амоса встревожило, что я не отвечаю.

– Ничего, – сказала я. – Со мной ничего не случилось.

– Вот и хорошо. – Он заулыбался – у него, похоже, от сердца отлегло. Письмом он так и не поинтересовался. Он беспокоился за меня. Не за Сопротивление. Только за меня.

45

За воротами нас ожидал почти незнакомый мир. Уже много месяцев мы существовали в призрачном городе, а тут пульсировала жизнь. Под эсэсовским конвоем наш отряд шагал мимо магазинов, которые как раз открывались, мимо кафе, где люди спешно прихлебывали утренний кофе, мимо школы, в которую, торопясь на урок, бежали польские дети. Живут эти дети и знать не знают, какое это счастье – ходить в школу. Мне это тоже было невдомек, пока не явились немцы и мою школу не закрыли.

Кругом шли и ехали на работу поляки. В большинстве своем они не удостаивали еврейский отряд даже взглядом – посматривали на нас лишь немногие, и те с презрением. Никто не выказывал ни малейшего признака симпатии, сочувствия или ободрения. Мы с Амосом отчетливо ощутили, что евреи совершенно безразличны польскому населению, даже несмотря на то, что враг у нас общий – немцы. Безразличны – а может, и ненавистны.

Пелена облаков вдруг разорвалась, и впервые за много недель выглянуло солнце. Словно бы в насмешку над нами: мол, я свечу только над польской частью города, для поляков и немцев – а вам шиш, живые призраки гетто!

Все эти впечатления ошеломили меня. Шум на улицах, толпы народу, сияющее небо – словно я из темной, пустой, мертвой каморки вроде нашей кладовки выбралась на свет.

Амос шепнул:

– Мира, соберись… пожалуйста!

Он сказал это мягко. Несмотря на серьезность ситуации, он с пониманием отнесся к оцепенению, в которое я впала. Даже улыбнулся ободряюще, желая передать мне частичку своего мужества. И ему удалось. Я постаралась отключиться от этого чужеродного мира, который когда-то был мне хорошо знаком, и сосредоточилась на охране. Мерзкого жиртреста с нами не было, нас сопровождали двое других эсэсовцев, которые тащились со скучающим видом. Чтобы еврей рванул прочь из отряда – дело немыслимое. Шансы выжить в Варшаве после побега стремились к нулю. В то же время рабочие, занятые в аэропорту, благодаря доходам от контрабанды жили, по еврейским меркам, неплохо и поэтому не имели причин бежать.

Некоторое время мы шагали по большой улице, как вдруг я увидела, что справа приближается трамвай. В городе я ориентировалась хорошо и знала, что он идет как раз в том направлении, где находится тайная квартира, которая должна стать нам пристанищем. Еле заметно я указала на трамвай подбородком, и Амос тут же понял мою мысль – запрыгнуть на ходу и скрыться.

Даже если нам не хватит ловкости улизнуть потихоньку, догнать нас солдаты все равно не смогут. Во-первых, трамвай всяко проворнее двух неповоротливых представителей расы господ, а во-вторых, им тогда придется бросить остальных рабочих. Опасность для нас представляли только пули – в случае, если солдаты начнут стрелять.

Трамвай приближался. Мы украдкой стянули наши повязки со звездой Давида – они упали на землю – и отделились от отряда.

Эсэсовцы ничего не заметили.

Я кивнула Амосу, и мы бегом припустили к трамваю. Я не оглядывалась. Если солдаты начнут стрелять, помешать им я все равно никак не смогу, зато, обернувшись, могу потерять бесценную долю секунды. А после произошедшего в караулке – неужели это было всего двадцать минут назад? – я ясно поняла, как дороги могут быть секунды и даже их доли.

Я вскочила на заднюю площадку трамвая, Амос за мной. Я даже умудрилась его опередить. Наверняка он несколько раз оглядывался – иного объяснения нет.

Трамвай покатил дальше по улице, и я увидела, как один из солдат сдернул винтовку с плеча и прицелился, но другой удержал его. Он не хотел рисковать – вдруг заденет гражданских. Их задача – привести отряд рабочих в аэропорт; с беглецами пусть разбираются другие – все равно далеко жидам не уйти.