28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

Мы играли в карты до поздней ночи. Я злилась каждый раз, когда Амос жульничал, и радовалась, если удавалось незаметно смухлевать при тасовке. Давненько я так беззаботно не проводила вечер! У меня возникло ощущение, будто я снова живу нормальной жизнью. Живу в своей квартире, вкусно ем, играю в карты и даже мужем обзавелась.

Когда я в седьмой раз обыграла Амоса в ремик, тот вытянул ноги и заявил, что хочет отмыться от запаха бекона.

– Чтобы благоухать так же волшебно, как ты, Мира, – добавил он так преувеличенно галантно, что я не удержалась от смешка.

Он ушел в ванную, а я самым бесстыдным образом воспользовалась ситуацией. В квартире имелась всего одна кровать. Настоящая кровать! И я хотела эту кровать застолбить за собой.

Я вошла в маленькую спаленку, в которую только и помещалось, что кровать да дубовый шкаф, пробежала пальцами по пуховому одеялу, разделась до белья и заглянула в шкаф, надеясь найти там ночную рубашку, а еще лучше – пижаму: в голливудских фильмах героини всегда облачаются в непомерно огромные пижамы, принадлежащие мужчинам, в которых они тайно влюблены, и выглядят просто потрясающе.

Увы, в шкафу нашелся только костюм для Амоса да блузка с длинной юбкой для меня – «дядюшка» приготовил их, чтобы на переговоры с польским Сопротивлением насчет оружия мы явились не совсем уж оборванцами. О вещах вроде ночной рубашки и пижамы наш связной не подумал.

Пришлось лечь в постель в нижнем белье. Я устроилась поудобнее, и на одно блаженное мгновение иллюзия нормальной жизни стала абсолютной.

Но длилось это мгновение, увы, недолго, потому что в спальню ввалился Амос в трусах и рубашке и весело спросил:

– Так мы будем спать в одной кровати?

– Это с какой такой стати? – осведомилась я.

– Ну ты же уже улеглась.

– Ты будешь спать на полу, – отрезала я.

– Это с какой такой стати? – осведомился он.

– Ну ты же джентльмен, – ответила я.

– Не джентльмен, а законный муж.

– Который хочет, чтобы жена спала на полу, – усмехнулась я.

– Который хочет спать у нее под боком. – Он тоже усмехнулся и шагнул к кровати. Не успела я крикнуть: «Только попробуй!» – как он уже нырнул под одеяло. Как был, в рубашке и трусах.

Это было ужасно – мы лежали рядышком под одним одеялом. Непонятно только, по какой причине Амос улегся спать в пропахшей жареным беконом рубашке. Почему он ее не снял и не остался в одних трусах? Из соображений приличия? Он – и приличия?

Я откатилась к краю кровати, чтобы между нами осталось как можно больше пространства, но все равно – мы лежали под одним одеялом. Полуголые. И пахло от него – даже в этой рубашке – очень вкусно. Мылом. И Амосом. Никогда раньше я не обращала внимания, что у него есть свой запах, и запах приятный.

Может, у него и прикосновения приятные? Такие же, как губы? Внезапно, почти год спустя, наш поцелуй на рынке снова ожил в моем воображении. Интересно, он тоже его вспоминает?

Но тут рядом раздался храп.

По всей видимости, поцелуи его не слишком-то волновали…

А я никак не могла заснуть. Во-первых, потому что злилась на саму себя – пусть себе пахнет чем хочет, мне-то что? – и еще потому, что меня опять захлестнули страшные впечатления этого утра. Я изо всех сил старалась их прогнать, пыталась даже сосредоточиться на запахе Амоса, лишь бы ни о чем другом не думать, – но, увы, не получалось.

Засыпать было страшно – вдруг приснится толстый мерзавец из караулки? Пока я бодрствую, могу успокаивать себя: в конце концов, ничего дурного со мной не случилось. Однако во сне эсэсовец наверняка мне явится, и тут уж я не смогу его остановить. Я не хотела оставаться один на один со своим страхом, но и будить Амоса не желала – не желала показывать свою слабость. Настоящие подпольщики, такие как он и Эсфирь, врага не боятся. А если Амос обнимет меня, чтобы утешить, я точно разревусь. Из-за этого жирного мерзавца. Из-за кошмаров, которые мучают меня неделями. И из-за Ханны. А если я дам волю слезам, то раскисну напрочь – это я ощущала отчетливо. Никогда я не буду прежней, никогда не найду в себе сил выполнить поручение, данное подпольем.

Я всеми силами боролась со сном, но тщетно. Толстый эсэсовец, впрочем, мне так и не приснился. Хотя, может, лучше бы мне привиделся он – он, а не Зеркальщик.

Раньше я представляла себе этого злодея потешным чудиком, состоящим из отражающего стекла, подобно тому как Страшила из «Волшебника страны Оз» состоял из соломы. Но во сне мне явился настоящий монстр – весь перекошенный, деформированный, ощетинившийся острыми кромками бесчисленных кривых зеркал.

И в каждом из этих зеркал я видела ужасное: как меня бьет собственный брат, как меня насилует Куколка, как меня душат газом, как меня заживо сжигают в печи, и еще, и еще… Зеркальщик визжал:

– Ты заплатишь! Ты за это заплатишь!

– За что? За что? – в отчаянии кричала я, а чудище росло, достигая поистине гигантских размеров, и выставляло все новые и новые зеркала. В них я видела, как оживает колючая проволока на стене и перетягивает мне шею, как отец выталкивает меня из окна и как Руфь выхаркивает груды пепла, заживо погребая меня под ними.