28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

Я хотела снова взять Амоса за руку, тем самым показав ему, что мы друг другу опора – не только фальшивые молодожены, но и настоящие товарищи. Однако стоило мне его коснуться, как Амос отдернул руку, спрятал ее в карман и отвернулся к окну.

Когда мы выехали из города, «дядюшка» бросил на заднее сиденье повязки:

– Глаза себе сами завяжете.

– С превеликим удовольствием, – горько отозвался Амос. – Хоть тебя видеть не будем.

Еще спустя примерно полчаса машина остановилась, и «дядюшка» сказал со смехом:

– Да будет свет!

Мы сняли повязки. Кругом был лес. Когда мы вылезли из машины, в легкие хлынул свежий воздух. Я несколько лет в лесу не была! Цветы, деревья, мох благоухали умопомрачительно.

Однако я взяла себя в руки. Я здесь не для того, чтобы наслаждаться природой, как какая-нибудь полька, выехавшая за город с молодым мужем. Про иллюзию нормальной жизни сейчас надо забыть. Думать о деле. Только о нашем деле.

Мы направились к охотничьему домику. Вид у него был нежилой, едва ли не заброшенный. У дверей нас поджидали двое поляков средних лет. Один – с седыми усами, другой – с высоким лбом и гладковыбритым лицом.

– Евреи детей прислали, – с отвращением сказал усатый. А второй возразил:

– Храбрость от возраста не зависит.

На обоих были темные кожаные куртки, и тот, что подружелюбнее, сказал:

– Капитан Армии Крайовой Иванский. А это мой начальник, полковник Ровецкий, – после чего повернулся к «дядюшке» и бросил: – Можешь подождать наших гостей снаружи.

«Дядюшка» радостно кивнул и убрался. Наверняка уже предвкушает, как накатит под сенью дерев.

– Пожалуйста, проходите, – пригласил дружелюбный капитан.

Мы последовали за ним в домик и сели за стол. Капитан налил в стопки хлебной водки и сказал:

– Прежде чем начать наш разговор, давайте выпьем.

Мы все подняли стопки – мрачный усач полковник, впрочем, с явной неохотой.

– За свободную Польшу! – провозгласил капитан.

– За свободную Польшу, – эхом отозвались все остальные, чокнулись и выпили. Меня передернуло – к водке я была непривычная. Но Амос даже не поморщился, и оба польских офицера залили в себя водку, будто это просто вода.

* * *

– Ну теперь к делу, – объявил полковник, которому вся эта встреча, похоже, была тягостна и даже неприятна. – Мы дадим вам двадцать пистолетов.

– Двадцать пистолетов? – повторил Амос, не веря своим ушам.

Это было до смешного мало. С равным успехом полковник мог сказать: мы дадим вам двадцать сосок.

– Двадцать пистолетов, – подтвердил полковник.

– А там посмотрим, – дружелюбно добавил Иванский.

– Но этого недостаточно! – запротестовал Амос.

В глазах Иванского ясно читалось: «Я знаю», – но его командир заявил:

– Полякам тоже нужно оружие.

– Но мы тоже поляки, – возразила я.

Иванский согласился:

– Да, поляки.

Однако по виду полковника я поняла, что он смотрит на дело иначе. У нас с ним общий враг, и в борьбе с этим врагом он точно так же, как и мы, рискует жизнью. Тем не менее мы для него не соотечественники.

Выходит, никакая я не полька, хотя всю жизнь себя таковой считала. Поляки нас, евреев, за своих не держат.

– Так помогите же нам! – настойчиво попросил Амос Иванского.

Капитан не успел ответить – усатый полковник его опередил:

– Мы и так даем вам больше, чем подсказывает здравый смысл.

– Здравый смысл? – Амос начал злиться.

– Нам самим необходимо оружие для нашей собственной борьбы.

– Ваша борьба – наша борьба! – возразил Амос.

– Время для восстания еще не пришло, – холодно проговорил полковник. – Надо дождаться, пока русские войдут в Польшу. Мы не можем допустить, чтобы какие-то жиды спровоцировали мятеж и Варшава погибла в огне раньше, чем у нас появится реальная возможность выбить отсюда немцев.

– Какие-то жиды? – Амос вскочил и навис над столом.

На полковника праведный гнев Амоса не произвел никакого впечатления. Он отрезал:

– Поддерживать вас для нас самоубийственно.

Иванский, почувствовав, что Амос вот-вот взорвется, попытался его утихомирить:

– Это не только наша позиция – так считает и польское правительство в изгнании, находящееся в Лондоне.

– Немцы убивают евреев! – выкрикнул Амос.

– Мы знаем, – отозвался Иванский.

Амос искал слова, но я видела, что ему их не найти – во всяком случае, таких, которые не накалят обстановку еще больше. Я перехватила инициативу:

– Ждать для нас слишком большая роскошь. Мы не можем себе ее позволить.

Оба офицера посмотрели на меня с удивлением. Словно для них стало неожиданностью, что я вообще умею говорить.

– Наш народ гибнет, – настойчиво продолжала я. Впервые в жизни я так назвала евреев – «наш народ». А как иначе, раз поляки нас числят чужаками? – Мы должны сражаться! Сейчас! Иначе нас просто перебьют.

Судя по лицам офицеров, они и сами это прекрасно понимали. Иванский отвел глаза и плеснул себе еще водки, а полковник разозлился – что эта еврейская девчонка себе позволяет?

– Двадцать пистолетов. Не хотите – не берите. Воля ваша.

– Если вы нам не поможете, наша кровь будет на ваших руках! – бросила я ему в лицо.

Иванский опрокинул стопку.

Полковник отрезал – будто гильотина упала:

– Полагаю, барышня, вам пора идти.

Амос вскипел: