28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

«Длинноухий» мягко покачивался на волнах в лучах яркого солнца, а на борту был праздник с музыкой и танцами – ох и любят же в этом мире повеселиться! Иные матросы пели настолько плохо, что от корабля даже дельфины шарахались, – зато от души!

Мы с Ханной танцевали на палубе под аккордеон, на котором играл Оборотень. Она спросила:

– Где ты пропадала столько времени?

– Да так… дома была, – уклончиво ответила я.

– Как там, в гетто? – с волнением спросила Ханна. – Что-нибудь изменилось?

Что я могла на это ответить? Что мама мертва? Что она сама тоже мертва?

Она имела право все это знать, но у меня не хватало духу сказать ей правду. Так что я ответила:

– Сложно объяснить… Я тебе как-нибудь все расскажу, но не сейчас.

– А когда? – недоверчиво спросила она.

– Когда… – Я судорожно искала отговорку. – Когда мы одолеем Зеркальщика.

– Так это уже недолго ждать! – обрадовалась Ханна. – Ведь мы добыли у Песочного человека третье волшебное зеркало и держим курс на Зеркальный остров.

Я нервно сглотнула, но постаралась отогнать все мысли о монстре и о своей неискупимой вине перед Ханной – вине, которая сводилась к тому, что я не погибла вместе с ней. И снова пустилась с ней в пляс по палубе. Как хорошо! Наконец-то кругом мир и радость! И на 777 островах, и в нашей маленькой квартирке.

Но вскоре мы узнали, что немцы перебрасывают в Варшаву новые силы.

52

– Я намерен вернуться в гетто, – озвучил Амос за ужином то, чего я давно опасалась. – Если сражение начнется, я хочу быть рядом с товарищами.

– Но кто-то же должен поддерживать связь с польским Сопротивлением, – возразила я.

Если мы останемся на польской стороне, подумала я про себя, нас не убьют. По крайней мере, не сразу. Я боялась не за свою жизнь, хотя в последнее время в ней вновь появился смысл. Я страшилась за Амоса: потерять еще одного человека, которого я люблю, выше моих сил.

– Ты можешь остаться, – ответил Амос, и его глаза сердито сверкнули.

Я была задета. И в то же время пристыжена. Для меня Сопротивление тоже должно быть важнее любви. Но сейчас я просто не могла чувствовать иначе.

– Но не могу же я тут одна… – Я попыталась воззвать к доводам рассудка.

– Мордехай пришлет замену, – перебил Амос. Он здорово на меня разозлился. И я на него тоже – за то, что хочет меня бросить.

– Тогда пусть и мне замену присылает, – резко ответила я. – Я пойду с тобой.

Лучше умереть в сражении рядом с ним, чем без него прожить на пару дней дольше в польской части города.

– Хорошо, – сказал Амос, и черты его лица снова смягчились.

– Хорошо, – сказала я.

В молчании мы в последний раз убрали со стола, в последний раз помыли посуду, в последний раз выключили свет и в последний раз легли в нашу «супружескую постель».

Амос смотрел в темный потолок. А я снова глазела в окно. На небе висел месяц. Полной луны мне уже не увидеть.

– Прости меня, – вдруг сказал Амос.

– За что? – Я повернулась к нему.

– За все. – Он тоже повернулся ко мне. Наши лица оказались совсем близко.

– За все?

– И ни за что.

– А поменьше загадок можно? – осведомилась я.

Амос явно боролся с собой. Потом сказал:

– По-моему, я люблю тебя, Мира.

– По-твоему?

– По-любому.

И после этих слов мы все-таки провели ночь вместе.

53

Мордехай держался хладнокровно, когда мы собрались на лестнице дома 29 по улице Милой. Хотя на самом деле наверняка испытывал такое же напряжение, как и мы. Через считаные минуты в гетто войдут немцы. Для заключительного этапа акции СС намеренно выбрали начало священного еврейского праздника Песах.

– Время, которого мы ждали, пришло, – объявил Мордехай. – Мы должны измотать врага, мы должны атаковать постоянно – из дверей, из окон, из руин, днем и ночью.

Рядом со мной стоял Амос, его глаза горели; у Эсфири на лице тоже отражалась яростная решимость. Она довольно-таки равнодушно отнеслась к тому, что мы с Амосом теперь вместе. Сейчас есть дела поважнее, чем любовь. Для нее. Для Амоса. Может быть, и для меня.

– Мы заставим немцев, – продолжал Мордехай, – драться непрерывно, месяц за месяцем. Если мы получим столько оружия, амуниции и взрывчатки, сколько нужно, враг утонет в море крови.

Однако столько оружия мы даже близко не получим – после нашей экспедиции на польскую сторону мне это было ясно, и Мордехай тоже все понимал. С другой стороны, что еще ему сказать, чтобы вдохновить людей перед битвой? Правду? Что нас всех перебьют за несколько часов?

В общей сложности нас было примерно тысяча четыреста человек, рассеянных по всему гетто, – необученные бойцы, которым предстояло сражаться с регулярными войсками и танками. В нашем распоряжении были пистолеты, которых на всех не хватало, плюс сотня-другая гранат и коктейлей Молотова. Да уж, море крови нам обеспечено. Только вот кровь потечет не немецкая, а наша.

Было бы проще идти на смерть, если бы не весна. Этим утром, 19 апреля 1943 года, солнце светило и над гетто, и из-за него сложнее становилось не только жить, но и умирать.