2d2c48d86cc31bb1fa244a5c4f6d3a85

Вообще, все то, чем занимаются наши современники, чтобы не кануть в Лету: эта метушня, борьба за гранты фонда «Вiдродження» или Европейского совета, за премии американской диаспоры в лице Грабовича или Зинкевича, – для меня это все равно, что на базар сходить. Потому что я жила с «великим поэтом» Егоркой Параноиковым в ту нелегкую пору, когда он «завязал»; но столько хамства и унижения, сколько я вынесла от него, наверное, не услышала бы от простого пролетария (естественно, от кого же еще). А если Сашка Пострелец сидел у нас на кухне, тогда как его красавица-жена шила, вязала и кормила Сашку? (О, мечты-мечты и сожаления Егорки Параноикова: где бы ему такую жёнушку раздобыть – на что Саша безапелляционно заявлял, что так везет только ему.)

Так что же мне до этой «ярмарки тщеславия», если всё – суета сует, а самое мое сладкое желание – спать с Колей рядом в одной постели (чего по отношению к собственному мужу я никогда не испытывала).

Я думала, что и Коля относится к оценке этой «ярмарки» философски отрешенно, впрочем, – он их всех внимательно наблюдает, изучает и пародирует. Вообще же, в своих новеллах он претендует на «тонкий психологизм» и безупречное знание «женской натуры».

Правда, как выяснилось позднее, не столь уж и «отрешенно» относился он к собственной персоне, а скорее наоборот, ревностно. Для себя я тогда убедилась, что полюбила жадного, трусливого и тщеславного человека, который, дабы «увековечить» свое имя на скрижалях «сучасної української літератури», написал своей супруге кандидатскую диссертацию на тему анализа собственного творчества. Ольге, вероятно, было все равно. Хорошо, если она не уставала над ним посмеиваться. Но на самом деле Ольге давно уже были безразличны любые его «выходки», как бы он ни старался.

По поводу его «знания женской психологии» все выглядело несколько однозначно: не любовь правит миром, а только лишь порывы страсти толкают к необдуманным действиям. Женщина никого не любит, а только делает вид, если ей хорошо и удобно с мужчиной. (А язык вообще дан человеку, чтобы лгать.)

И наша история так и не стала «нашей общей историей» – все в ней послужило лишь дополнительным материалом для пополнения жизненного опыта. За исключением кратковременных постельных встреч, мы с ним почти всегда общались на «вы», как и следует воспитанным коллегам по «свободной занятости».

Но как трогательно он кивает головой на прощание – само обаяние.

 

Пасхальные воспоминания

 

Всенощную в пасхальную ночь отстояла одна в Воскресенской церкви (ее обычно посещают те, кто участвовал в афганской войне, или их родственники), и все-таки, это киевское мещанство – оно все святое убивает: этот люд в долгополых черных пальто (верх респектабельности), кожаных куртках и люмпен в спортивных штанах (разве им объяснишь, что спортивные штаны – это не форма одежды для танцев или посещения храма): так ведь – всенощная, а вечером – все расслабленные (танцы тоже вечером). Большинство же наших мужчин не знает, зачем нужна пижама, и не умеет повязывать галстук, – это все привилегии «новых», щеголяющих в долгополых пальто (видать, они в западных гостиницах приобщились к вкусам тамошнего среднего класса и, может быть, пытаются осознать, что ходить в «спортивках» в храм или в джинсах в театр – не комильфо). Хотя джинсы, все же, по сравнению со спортивными штанами, скорее смахивают на фрак.

Впрочем, это не потому, что они мещане и обыватели, а потому, что нищета полная – весь досуг среднестатистический городской житель сегодня проводит за шнапсом перед телевизором (в лучшем случае). И если они удосужились посетить храм в пасхальную ночь – это уже нечто.

Вообще же, картинка выглядела так: апрель, ночь, холодно. Праздничный гул колоколов наполнял пространство вокруг трапезной палаты и освещенных прожектором руин Успенского собора, – я сидела на скамье рядом с ковнировским корпусом (где помещается музей книги и книгопечатания) и читала рассказы Бориса Виана, поскольку ночь впереди была длинная, а в трапезной стоять невыносимо душно, – но рядом постоянно подсаживалась беспрестанно курившая молодежь, и ядовитый дым их сигарет делал пребывание там неприятным. В конце концов, я спустилась к нижним пещерам и далее направилась вверх к Воскресенской церкви за пределами Лавры.

 

* * *

 

Был один парень, Арсений его звали (на первых страницах я уже осуществляла попытку вспомнить о нем) – он первый открыл для меня всю прелесть днепровских склонов. Много занесенных листвой дорог мы вместе исходили. Встречались редко. Было мне пятнадцать, а ему – шестнадцать. Я ходила в школу, а он – в ПТУ (а потом – «связался с лягашами»). Потом он шибко в гору пошел.

Жив ли он сегодня – не знаю. Он любил мне рассказывать «дикие истории» из своей жизни, причем преподносил их, словно подвиги Геракла. Я думаю, если он жив, то уже давно пополнил ряды нуворишей в длиннополых пальто, с сотовыми за пазухой и телохранителями справа и слева. С телохранителями, правда, он уже давно разгуливал.