33

Шатаясь, выхожу на улицу. Вьюжит. Я не понимаю, в какую сторону мне идти. Я вообще ничего не понимаю, кроме того, что стал пидором. От этой мысли меня тошнит, и я блюю в белый сугроб. Удивлённо смотрю на красную блевотину, жую снег, сплёвываю, вытираю ладонью рот. Нужно идти. Нужно что-то делать. На улице светает, но первые автобусы ещё не скоро пойдут. Бреду в сторону дороги. Ни одной попутки. Иду долго, пальцы окоченели, в голове шум. Наконец около меня тормозит тачка.

– Эй, парень куда идёшь? Может подбросить? А то холодно…

Я на автомате говорю мужику свой адрес и заваливаюсь на сиденье. В машине тепло – меня начинает развозить. Мысли продолжают водить хоровод. От этой карусели опять тошнит. Я проглатываю накатившую дурноту. «Что же теперь делать?» – думаю я. Я же толком бабу не успел распробовать, а уже педиком стал. Смешно, хоть плачь. Вспоминаю Машу из параллельного, с которой мы мутили какое-то время. После долгих уламываний завалил её и засадил, дёргался на ней, как кролик, пыхтел, но кончить так и не смог. Ещё Лариса была, но и с ней ничего приятного – слюнявые поцелуи, скомканный быстрый перепихон и никакого кайфа. Тут я снова возвращаюсь в квартиру Руси. По ощущениям это был высший класс. Но как подумаю, кто стал виновником этих самых ощущений, начинает тошнить. Тьфу, блять!

– Парень, приехали, выходи, – трясёт меня за плечо водила.

– Спасиб, мужик, выручил, – пробурчал я и, выдохнув пары перегара в морозный воздух, побрёл к своему дому. Захотелось немедленно залезть в ванну, но я боялся шуметь, поэтому проскользнул в свою комнату, завалился на диван, но так и не смог уснуть.

Каникулы кончались. Мне казалось, что все знают обо мне и смотрят с презрением и отвращением. На следующий день я притворился больным и не пошёл в школу. «Что зассал, да? – спрашиваю себя. – Зассал». На следующий день я побросал в сумку учебники и всё же пошёл. Колени предательски дрогнули, когда я приблизился к школьному забору. Мне чудилась надпись на фасаде с моим именем, а не Стаса. Но я продолжал идти, с трудом передвигая ставшие как будто ватными ноги. На злосчастной стене – прежнее граффити про Стаса. Отлегло. Я вошёл в класс.

– Опа, поца, смотрите, Тихон припёрся! – зубоскалил Васька.

– Ну чо, мудила, как праздник Новый год? Выебал Снегурочку? – заржал Васька.

– Никого я не ебал.

– А вот нашему Стасику Дедушка Мороз, наверное, подарил большую сосульку. Да, Стасик? – и Васька отвесил ему звонкий щелбан.

Стас только мотнул головой.

После уроков все опять столпились в туалете.

– Что, Тихон, опять на стрёме стоять будешь или поучаствуешь в перевоспитании Стаса? Надо же, наконец, из него нормального мужика сделать.

Я переминался с ноги на ногу. Про себя думал: «Какой же ты урод, Васька. Вот кто настоящий пидор – так это ты. А я – слабак, потому что не могу тебе это сказать в глаза».

– Да, на шухере я.

Из туалета послышались всхлипывания.

– Шубись, ребзя, дирик идёт! – заорал я.

По коридору никто не шёл. Я обломал их грязное дело, но это не изменит жизнь Стаса и мою тоже. Я ломанулся по коридору в лестничный пролёт. Перескакивая через несколько ступенек, я выскочил на улицу, бежал, как будто за мной гонится стая собак.

Мать удивлённо встретила меня на пороге.

– Мам, я больше не пойду в эту школу. Всё.

Нормально всё

Люблю ночь, точнее не саму ночь, а возможность забыться сном. Но после ночи всегда приходит утро. Каждый день наступает и наступает своей реальностью мне на голову. И каким бы он ни был – летним ли солнцем заливает комнату, дождём ли стучит по подоконнику, рассыпается ли красивыми пушистыми снежинками – не радует. Давно не радует. Даже если бы открыв глаза, за окном я увидела море и услышала шум прибоя, а не кашель ребёнка, то и тогда у меня не появилось бы желания с радостью и улыбкой входить в этот новый, очередной день. А сейчас я этого физически сделать не могу, потому что посадила себя в банку, трёхлитровую, стеклянную. Из неё я наблюдала за происходящим снаружи и за собой – той, что осталась там, за стеклом. Она что-то там постоянно делает: куда-то идёт, работает, отдыхает, тупит в телик или в комп, читает книги, учит уроки с сыном, готовит, убирается, разговаривает по телефону.

– Как дела? – спрашивает мама.

– Нормально.

– Как сын?

– Нормально.

– Ну и хорошо.

На этом чаще всего наш обмен ничего не значащими репликами ограничивался. Потому что… Ну как мне ей объяснить, что я живу в банке и задыхаюсь в ней! Однажды на слове «нормально», мой голос предательски дрогнул, и я вдруг неожиданно для себя сказала, «как мои дела», благо про банку умолчала. В ответ она зарядила долгую тираду на тему: «Бог даёт тебе очередные испытания, в церковь иди – молись и вообще, тряпка соберись». И тряпка собралась, утёрла бесполезные слёзы, засунула свою панику в проход, о котором не принято говорить в обществе, и пошла делать то, что надо делать.

– А помнишь, ты на велике, на огромной скорости мчалась и солнце садилось, и ветер в лицо?

– Помню.

– А помнишь, как тёплые волны ласкали твоё тело?

– Помню.