36 и 6

Всё было так чудесно, и вдруг — здрасте! Немного придя в себя, я даже решил, что это какая-то хитрая женская уловка. Но я ведь и так был готов на всё: креститься, жениться, отпеваться! Чего ещё могло захотеться Вике? Ах эта её любовь к Маяковскому! Неужели хочет повторить его судьбу? Возомнила себя Лилей Брик? Что делать, что предпринять — ничего путного не приходило в голову. Только хаотичная боль в висках. Ситуация была абсурдной, и ничего от меня не зависело. Вот это, пожалуй, самое печальное в чувствах. Чем лучше — тем хуже: ближе конец. Хотя какого чёрта?! Человек не может любить человека. Хотя бы потому, что мы ежесекундно меняемся. Можно ли любить одну единственную секундочку и обожать существо, которое уже давно не способно на неё? Да и сам ты уже не тот, и секундочка эта больше не наполняет тебя восторгом. Скорее наоборот… Когда ненависть иссякла, вновь оказался во власти панического страха. Без неё жизнь утрачивала ясность, смысл. Опять бесконечно моросил дождь. Вика была источником бардака моих мыслей, и только она могла навести в них порядок. А она так легкомысленно оставляет меня одного — сходить с ума, ненавидеть собственное безумие.

Получил заказное письмо от Миланы: с десяток рисунков и текст, без запятых, без точек, ошалевшими буквами. Немного отвлёкся от своих стенаний. Прятался от мыслей в комнате Лизы:

— Ты несносный эгоист, Андрей!

— Я? — лишь бы не прогнала. Пусть говорит, что хочет. Только не тишина. Только не одиночество.

— Да ты! — привычная уверенность, деловитость. — Путь в ад усыпан благими намерениями. Никогда не слышал? Прямо про тебя! Поддался порывам, приручил девочку… А кому это нужно было? Вот и есть ты самый настоящий эгоист после этого, хоть и корчишь из себя альтруиста!

— Мне плохо, Лиза. Знаешь, я молюсь, молюсь по ночам. Голова не светлеет. Иногда даже хочется Сатане помолиться. Ты не пробовала читать «Отче наш» наоборот?

— Чушь какая! — недовольно скривила губы.

— Почему Бог мне не поможет?

— Бог не помогает в том, что человек должен сделать сам, — права, как всегда. До противности. Интересно, а что я должен сделать сам? Толком логику сестры я не уразумел. Но она была весьма убедительна.

— Андрей, откуда в тебе столько бабьего? Прекрати распускать слюни и займись делом! Нужно делать что-то для людей. Делать, как для себя. Не ожидая благодарности. Почему ты всё время цепляешься за кого-то? У каждого своя дорога, и каждый должен пройти её один. А ты так и норовишь влезть в чужую душу или втащить кого-нибудь в свою. Это неправильно! Нельзя зависеть ни от кого кроме себя, иначе сойдёшь с ума. Человек одинок. Так нужно, понимаешь? — Нет, я не понимал. Что же никого не любить? Не быть любимым? Выдавать градусники, а тех, у кого температура не соответствует норме, сажать на карантин? Не пускать к ним никого? Изолировать? Я не стал выяснять. Лиза и без того слишком много говорила. Я даже разозлился: младше на три года и без конца поучает. Но в одном она безусловно была права — сопли распускать не следовало… Только ведь я простыл. Продрог от непрекращающегося дождя. Стал искать определение своему недугу — тоска. Что же это? Как вообще можно её описать? Стеснение духа, томление души, мучительная грусть, тревога, беспокойство, скука, горестная печаль, ноющее сердце, скорбь. Порой доходит в своей кульминации до телесной болезни, изнуряющей лихорадкой. В этимологическом словаре прочёл, что «тоска» происходит от слова «тощий», а «тощий» в свою очередь — от «точка». Значит, не надо быть точкой. Нужно что-то делать. Решил снова помогать Лизе. Только не на втором этаже. Боже упаси! И всё-таки что-то заставило меня заглянуть туда. На минутку. Какое-то болезненное пакостное любопытство. Но долго не выдержал. Хватило одной сцены. Какая-то малышка лечилась в «Ювенте» после аборта — осложнений избежать удаётся не так уж и часто. Взгромоздилась на это гестаповское кресло, стиснула зубы. Через мгновение всё-таки пискнула:

— Да что ж вы делаете? — плаксивое возмущение.

— А ты чего орёшь? — доктор повысил голос. Ещё молодой. Неужели уже настолько свыкся с болью? Хотя, конечно, его можно понять. Каждый день одно и тоже: череда малолетних проституток, влюблённых дурочек, набоковских Лолит, отупевших от наркотиков и алкоголя зверьков.

— Так больно ведь! — девчонка собиралась заплакать.

— Больно?! — язвительная усмешка, полный презрения взгляд. — А сексом заниматься тебе не больно было?

Мне хватило. Сразу вспомнилась побледневшая от напряжения Милана. Пятнышко крови. Я настолько забылся, что даже не попытался избавить её от излишней боли. Лиза права — я законченный эгоист. Послушно отправился на третий этаж за указаниями. Она беседовала с какой-то девчонкой:

— Представляешь, у меня умерла кошка! — меня передёрнуло. Невольно пригляделся к ней. Лиза тоже замялась — вспомнила нашего Чебурашку.

— Это тяжело, — она даже охрипла. — Но надо как-то жить дальше, — непроизвольный жест рук — хотела погладить девчонку.