40° по Валентину (СИ)

Валик посмотрел на него с благодарностью, хотя и знал, что утром отец непременно вспомнит плохую наследственность, второго деда-алкоголика, а мать будет охать и смотреть на него так, будто он уже сейчас ворует деньги из кармана и пропивает ее золотые кольца из шкатулки. Однако кара его сегодня миновала: он прошел в комнату, вылакал горячий чай, что принесла ему пятилетняя сестра Варвара, и завалился на кровать.

— Возьми Ыбку, — сказала Варя, сунув ему под мышку свою игрушку — плюшевую русалку с облезлым хвостом. — Она меня успокаивает, когда мне плохо.

— Неужели я так погано выгляжу? — хмыкнул Валик, и сестра сморщила нос:

— От тебя воняет, как от дяденьки с балкона. Только не умийай, папа сказал, что ты набубенился.

Варя убежала, а Валик, прижав к боку облезлую русалку, зачем-то оттянул ее лифон-ракушки и заглянул под них, убеждаясь, что плюшевых сисек там нет. В мозгу трепыхалась какая-то мысль, и Валик напрягся, пытаясь ее поймать. Спустя пару минут ему это удалось, и она звучала так: «Хорошо, что сегодня не надел теплые кроссы с желтыми шнурками». Иначе б его точно узнали. Мама заказала их через интернет в комплекте с обычными, но пришли почему-то с желтыми, причем уже вшитыми, и выдирать их было жалко, потому пришлось носить. Засыпая, Валик не видел, как мама, фыркая с осуждением, несет те самые, с желтыми шнурками, кроссы, запачканные землей, в ванную — ее всегда бесила обувь, оставленная на полке невымытой.

Лососни тунца.

Заглотни хуйца.

Сполосни яйца.

Что же все-таки он услышал сквозь ватный шум в тяжелой голове?

— Валя, ты меня слышишь? Подогреть, говорю, голубца? — вновь появляясь на пороге комнаты, спросила мама.

Валик, промычав сначала не шибко разборчиво, приподнялся в кровати и проговорил:

— Мам, на завтрак — голубцы?

— Пятый час уже, я уроки закончила и в магазин зайти успела. Вставай, тебе горячего надо.

Валик уронил голову на подушку. Ощущение было такое, будто он частично помер. По крайней мере, желудок признаков жизни не подавал, свернувшись в обозленный на его вчерашнюю дурость комок. Ладно, ужрались они водярой собственного производства, но на кой он согласился пугать людей своими тощими телесами? А вдруг его запомнили?

Вспомнив, перед кем именно он светил своим джедайским — с апгрейдом, правда — мечом, Валик застонал от досады: охуевшие абсолютно глаза, как глаза кота, в миску которого вместо корма положили кусок морковки, запомнились четче всего. И хорошо, что Макар его не идентифицировал, ведь на лицо он, отвлеченный пирсингованным перформансом, так вроде и не посмотрел. Валик сел — заштормило с удвоенной силой, потом встал и дополз по коридору до табурета на кухне. Отец был на работе, сестра в саду, и это значило, что ничто не отвлечет мать от нотаций.

— Ты первый раз за три года прогулял пары, — начала она, опуская перед ним усыпанный петрушкой голубец, от запаха которого желудок скукожился до размера косточки авокадо. — Староста твой звонил мне на телефон, вся группа переволновалась — думали, раз ты не пришел, то попал под машину. Или умер.

— Что ты ответила? — поинтересовался Валик, почесывая вилкой распаренный капустный бок того, что должен был съесть.

— Что заболел. До понедельника как раз отлежишься. — Мама села напротив, уложила локти на стол. — Ну вот, настало время, когда я прикрываю прогулы собственного сына.

— Мам, — Валик жалостливо посмотрел на нее, и мама, поняв все, вздохнула и переложила его голубец к себе на тарелку, а затем, достав из холодильника кефир, налила ему.

От кефира слегка полегчало, но головная боль усилилась, и Валик слушал мамин бубнеж, морщась на любое повышение тона. А он попытался, когда мама описывала достижения деда на научном поприще, напоминая, что тот чуть не вылетел на первом курсе из вуза потому, что спутался с плохой компанией. Напомнила, что сам Валик окончил школу экстерном в шестнадцать лет и сейчас тоже подает большие надежды. Что все подружки мамы ей завидуют — такого сына вырастила, умного, ответственного, красивого…

— Мам, — произнес Валик, прикладывая ко лбу прохладный стакан, и она, взяв с него слово, что больше пить он не будет, по крайней мере не так, чтоб его приводили домой и без предупреждения, отстала.

Пора было забирать сестру, и Валик вызвался сам — нужно было проветриться. Переодевшись, он вышел из дома, отваживаясь по пути достать телефон.

Проигнорировав пропущенные от старосты, он сразу открыл чат в вотсапе и ощутил каждым волоском — не только на голове — как седеет. Группа обсуждала неизвестного маньяка, который прошлым вечером тряс своими причиндалами в сквере у шестого корпуса. Правда, шедшая мимо Олька так и не разглядела, кто это был, но поняла одно — мужик был в женском пальто.

«А чего он к пацанам полез, а не к бабам? Голубой, что ли?» — спрашивали в чате, и коллективный вердикт был таков: в универе завелся гей-эксгибиционист.

«Почему сразу в универе? Может, залетный?» — напечатал Валик замерзающими пальцами, и девчонки подхватили, предположив, что это даже и не студент, а препод. И если случай повторится — точно маньяк.