438 дней в море. Удивительная история о победе человека над стихией

Лежа пластом, как солдат на поле боя, Альваренга замер в ожидании. Наконец на лодку села одна из птиц. В течение нескольких минут она оглядывалась, вращая глазами и обозревая окрестности. Альваренга не двигался. Он ждал, пока защитные рефлексы пернатой не ослабнут. Когда птица начала чиститься, выискивая у себя блох и зарывая голову в перья, охотник стал ползти через палубу к ней. Если птица вскидывала голову вся во внимании, охотник застывал неподвижно, пока она не возобновляла свой туалет. Подобравшись достаточно близко, Альваренга скользнул по борту сжатыми пальцами. Он медленно раскрыл кулак, растопырил пальцы, стараясь не задеть лодку, а затем быстрым движением схватил перепончатую чешуйчатую лапу. Но тут острая боль пронзила руку: птица клюнула его по тыльной стороне ладони и улетела. Рассматривая кровавую рану, Альваренга переосмыслил свой подход и нашел в нем просчет: ему нужно было просто не обращать внимания на боль. А вот если бы можно было схватить птицу за шею, у него были бы обед и опробованная система ловли пернатой добычи, обеспечивающая выживание в долговременной перспективе.

Понадобилось еще несколько попыток. Часто птицы покидали лодку, когда Альваренга был еще в полутора метрах от них. Однажды ему удалось коснуться одной из них рукой, но птичья лапа ускользнула сквозь пальцы. В конечном счете Альваренге все же удалось поймать птицу. «Прежде чем я успел подумать, что должен сделать, я уже держал ее одной рукой за шею, а другой за ногу». Пойманная птица кричала и трепыхалась. Помня о том, что дикие птицы норовят все время клюнуть в глаз, Альваренга вытянул руки, отстраняя от себя тварь, которую он назвал уткой, и выворачивал запястья до тех пор, пока негромкий хруст не подтвердил, что шея жертвы сломалась. Осмотрев добычу, Альваренга решил разделать ее как простого цыпленка. Он разрезал птицу вдоль груди, ощипал перья, снял кожу, после чего у него остался практически один скелет, с которого, казалось, уже счистили мясо. Что тут есть? И вот ради этого мизера он так страдал и трудился? Альваренга был разочарован: его охота завершилась таким плачевным результатом.

Умея искусно обращаться с ножом, Альваренга ощущал себя чуть ли не шеф-поваром, когда свежевал более чем скромную добычу и раскладывал полоски птичьего мяса. Он сдобрил блюдо единственной приправой, имевшейся в наличии, — морской водой, а потом, подвялив мясо на жарком полуденном солнце, подал блюдо на стол. Напарники уселись, чтобы вкусить — если не сказать насладиться — их первое полноценное блюдо с тех пор, как были съедены летающие рыбы. «У себя в голове я готовил пир из лука, помидоров и кинзы», — делится Альваренга. Он взял кусочек «утятины» размером с сашими и отправил его в рот. Стал жевать с удовольствием и аппетитом.

А вот Кордоба допустил стратегический промах: он понюхал мясо морской птицы. В отличие от Альваренги, предпочитавшего что-нибудь гурманское, пикантное, необычное, Кордобе пришелся не по вкусу запах, похожий на вонь гнилой рыбы. Он сказал, что не возьмет в рот ни кусочка. На протяжении четырех дней Альваренга попеременно то уговорами, то угрозами подвигал Кордобу отведать сырого птичьего мяса. Наконец угнетенный напарник согласился попробовать его. Голод помог преодолеть отвращение.

— Ну, вот видишь. Я же тебе говорил, — злорадствовал и торжествовал Альваренга. — А я думал, что тебе не нравится птичье мясо. Ну?

— Нравится, — отвечал ему Кордоба.

* * *

СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ НЕДЕЛИ СВОБОДНОГО ПЛАВАНИЯ НАПАРНИКИ ЗАБЫЛИ ВСЕ ПРИЛИЧИЯ, УТРАТИЛИ ПОСЛЕДНИЕ ОСТАТКИ СКРОМНОСТИ. Они расхаживали по лодке в чем мать родила, приседали на корточки рядом с мотором, чтобы бесстыдно испражниться за борт, подмывались морской водой и мочились в океан. С десяти утра до четырех вечера они сидели в кофре для рыбы, спасаясь от солнца. Там было тесно, неудобно, воняло рыбой, да и два человека помещались в ящике с трудом. От постоянного пребывания в скрюченном положении Альваренгу стали мучить хронические боли в пояснице, однако другого способа спастись от палящей жары у них не было. «При ожоге площадью 5 % от всей поверхности кожи нарушается способность организма поддерживать нормальную температуру тела, — утверждает профессор Типтон. — Насколько было важно то, что рыбакам удалось создать затененное пространство на лодке и избежать воздействия прямого солнечного света? Это было крайней важно. Жизненно необходимо».

Хотя сидеть по нескольку часов, втиснувшись в кофр для рыбы, было скучно, напарники признавали, что это неудобство можно терпеть. Ведь они были укрыты от палящего зноя. Но, даже находясь в тени, они все равно страдали от солнечных ожогов. Вскоре все их тело было покрыто пузырями. Промывание их морской водой лишь раздражало кожу и усиливало боль. Только благодаря кофру для рыбы они не испеклись живьем.